Душа моя - Тамара Шатохина (2021)

Теперь нужно было ехать в родной когда-то город, чтобы заняться похоронами. Мама только выла в трубку, да и так понятно было, что все будет на мне. Анжелу пришлось оставить у Алёны, а я поехала…

Мама выла все время — то громче, то тише. Между… как обычно, требовала денег — чтобы гроб подороже, оркестр, поминки на целую орду. Я не собиралась экономить на всем этом, но… почему-то раздражало. Отбыли как-то… Глядя на человека в гробу, я едва узнавала его и почти ничего не чувствовала. Мы давно уже стали чужими друг другу. Лечиться от алкоголизма он отказался, причем в грубой форме. Кроме того, недавно выяснилось, что родительская квартира им пропита, а мама жила с ним в однушке, доставшейся ему после развода. Ее усилиями квартира все еще была похожа на жилое помещение, но тоже уже не принадлежала ни брату, ни ей. Мне предъявили грамотно составленный документ, который я скрупулезно изучила и поняла, что овчинка не стоит выделки. Это жилище не стоило судов, нервов, потраченного времени и денег.

На второй день после похорон мы освободили жилплощадь, сложив в багажник скромные мамины пожитки. Я везла ее к себе — других вариантов просто не видела. Думалось — уживемся, теперь она посмотрит вокруг и сможет увидеть еще кого-то, кроме Саши.

Пролежав в выделенной ей комнате неделю и почти не выходя оттуда, она наконец встала и потребовала ехать на кладбище и опять организовать поминки для друзей брата и соседей — на девять дней. Я сделала это. Потом было сорок дней… Дальше речь зашла о памятнике. И все бы ничего, но я понимала — что-то идет не так, категорически не так. Это подтвердилось, когда, не умея работать с компьютером сама, мама привлекла к поискам вариантов памятника Анжелу. Увидев растерянное лицо дочки, прячущей от меня глаза, я постаралась разговорить ее и все выяснилось.

Был выбран и заказан вариант мраморной стелы с изображением брата в полный рост, и я надеялась, что теперь мама успокоится, потому что последний долг был отдан ему сторицей. Нет… Все было, как я и представляла себе, как ожидала — вечно скорбное лицо и недовольство. И даже слезы, если мы вдруг позволяли себе засмеяться или просто оживленно заговорить. Ладно — я, но все это стало распространяться на Анжелу. Она отрывала ее от приготовления уроков, придиралась, воспитывала, чего-то требовала… Все шло по сценарию, давно мной просчитанному.

Я была поздним ребенком и не слишком ею желанным — папиной дочкой. Мы рано его лишились. А Сашу мама любила очень сильно… он дарил ей цветы. Не знаю, насколько это было от сердца, но приносил их часто, она говорила мне об этом — хотя бы один прутик с клумбы сорвет с травой вместе, цветущую ветку сломает… Эта трава значила для мамы больше, чем все мои попытки сделать для нее что-то приятное или полезное — купить одежду или оплатить лечение. Любовь не купишь — даже родительскую, и со временем я перестала трепыхаться. Многое в маме стало раздражать, потому что… потому. Быть кошельком для родной матери и люто пьющего брата категорически не хотелось. Не так просто доставались мне эти деньги. И в последние годы я согласилась… приняла ситуацию и тоже внутренне отдалилась, стала почти равнодушна к маме и даже редко вспоминала о ней.

Вся эта нервотрепка длилась с января до конца марта. А потом до меня дошло… Посмотрела как-то на дочку и вдруг очень объемно осознала и обобщила происходящее с нами последнее время… Анжела перестала откровенничать со мной, не тянулась обниматься и даже не заговаривала сама — уходила в свою комнату и затихала там будто пряталась, как маленькая зверушка в норке. Приоритеты… их нужно обозначить вовремя даже для себя, особенно — для себя. И я сняла недалеко от нас небольшую меблированную однушку и перевезла туда маму с вещами. Она сама помогала мне собирать их и казалось, что даже с радостью. На месте попросила… именно попросила, а не потребовала, сменить телевизор и еще постельное белье — светлое на темное.