Стерва - Лаура Тонян

Даниэль цепляется за мой совет, и ее глазки вспыхивают ликованием и восторженным огнем. Они блестят, когда ее лицо попадает под лучи восходящего солнца. Окно закрыто, и Дани счастливо бьет по нему одной ручкой, открыв рот, как собачонка. Чарльз скулит в такт с Дани. Она поворачивается к нему и дарит несколько добрых поглаживаний.

– Я буду писать письма для Лео, Чарльз, – ей не удается внятно произнести ни самого сказанного предложения, ни имя пса. А потом ее, вдруг ставший плутоватым, взгляд встречается, наконец, с моим. – А ты будешь писать со мной, мама?

Ее «мама» выходит смешно и очень забавно.

– Конечно, – посмеявшись в кулак, поднимаю голову. – Думаю, это будет интересно.

В доказательство моих слов кулачками Даниэль бьет по сидению машины под собой. Такая грозная. Такая взрослая. Совсем недавно родилась, а уже три с половиной годика. Ну, как успела, а? Не так быстро же.

Через пару дней мой озорной пингвин отправится в новый детский сад. В Палм-Бей, увы, нельзя найти больших садов – лишь маленькие, семейные. В каждой группе всего по пять-шесть детей. Конечно, там есть камеры, обучение достойное, но уступает умению общаться с детьми в Джексонвилле. Но ведь это Палм-Бей. Я боюсь, что Даниэль будет неуютно и тесно, но школьная подруга Аарона с шести месяцев доверяет своего сына этому саду, и она отзывается очень хорошо. Поэтому я буду молиться, чтобы не разочароваться. Главное, я буду молиться, чтобы Дани было там хорошо.

Красный, отнюдь не новый, «Лексус» практически добрался до нашего нового дома на Филхем Стрит. Это недалеко от местной школы и футбольного стадиона. Окна в гостиной выходят, как раз, прямо на стадион. Каждый раз, когда смотрю на него, щемит сердце. Воспоминания о том, что Майкл умер на таком же подобном, рассыпают меня на части. И только Даниэль помогает восстановиться заново. У меня не было альтернативного варианта – в этом старом здании продавалась самая дешевая квартира в Палм-Бей, а я ухватилась за эту возможность и не могла себе остановить.

– Мамочка, – слишком по-доброму окликает Даниэль, заставляя взглянуть на нее – Боже, какие ангельские глазки! Конечно, ей что-то нужно от меня. – Если я буду писать Лео письмо, то… мне нужно написать о чем-то интересном, – она уморительно округляет глаза, – а если я еще не хожу в новый садик, о чем мне писать?

Я собираюсь сказать, что смогу подкинуть ей парочку идей, но мне интересно, что же она задумала. Дочка обнажает свои редкие белые зубки.

– Я тут подумала, – рассуждает Дани, как взрослая, подперев пальцем подбородок, – наверное, мне нужно покрасить свои волосы, мамочка. – И, словно, это лучшая история в мире, она хлопает в ладоши, подпрыгивая в кресле. – Если у меня будут волосы, как у Эмили, я смогу прислать Лео вместе с письмом свою фотографию! – счастливо кричит девочка, по-моему, твердо уверенная, что я разрешу выкрасить ей длинные волосики в розовый цвет.

Ох, почему этот ребенок так мечтает изменить свою внешность?! Хорошо, что Дани еще не видела мою новую и первую, пока еще, татуировку. Не стоило знакомить ее с Эмили – теперь розовые волосы – это предел ее мечтаний. Не знаю, радоваться ли мне, что Дани не застала голубой окрас у Тирсет? Наверное, голубой все же хуже, чем розовый…

– Милая, мы с тобой уже говорили об этом, – говорю с ней сдержанно и аккуратно, помня о ее впечатлительности – прямо, как Агнес. – Ты помнишь? Никаких разговоров о смене цвета волос, пока ты не подрастешь.

Даниэль, умеющая играть на эмоциях, тут же бросается в слезы. А я паркую машину на стоянке возле семиэтажного дома. Мы живем на пятом. Я оборачиваюсь к дочке, намереваясь прикоснуться к ее пальчикам, но она отдергивает руку.

Ладно, ладно.

– А почему тебе можно, а мне – нет? – капризно и совершенно не отчетливо спрашивает Дани. Когда она плачет, половину слов, вообще, не понять.