Любить тебя - Надежда Борзакова

Не счесть, сколько раз я мысленно повторяла это длинными и темными ночами. Снова и снова после того, как, закутавшись в колючее даже через пододеяльник казенное одеяло и зарывшись лицом в сероватую казенную наволочку, позволяла себе плакать. Не больше пары минут, чтоб глаза утром не выдали. И так, учитывая недосып, отсутствие солнечного света и воздуха, а также нормального ухода, они, как и все лицо, выглядели так себе. Но, вот беда, стоило позволить слезам не только наполнить глаза, но и потечь, их потом особо не остановить. Льются себе и льются, да еще и колотить начнет. Так сильно, что перехватит дыхание и будут стучать зубы. А этого нельзя. Нельзя, чтоб кто-то услышал или увидел, как я плачу.

Я соучастница самого опасного и разыскиваемого преступника страны. Они боятся меня потому, что боятся его. Это у меня власть над ними, а не наоборот.

И вот тогда я заставляла себя выползти из-под одеяла, пройти к умывальнику и плескать себе в лицо ледяной водой до тех пор, пока оно не заледенеет, как и руки. Пока холод снаружи не отвлечет хоть немного от того, что внутри. Ведь его прогнать я могу. Нужно только снова укрыться с головой и, как мантру, повторять, что все это ненадолго. И потом, уже в полудреме, когда границы реальности и иллюзии начнут стираться, представить, что Андрей рядом. Что обнимает мое исстрадавшееся по его прикосновениям тело, согревает, прижимая к себе. Что его теплое дыхания касается кожи, а под щекой мерно бьется его сердце.

Я за решеткой ненадолго. Андрей меня вытащит. Сможет, как и раньше. Сможет, как смог достать Верчича. Его не поймают. Не убьют. Рузаеву он не по зубам.

Нужно будет придумать, как вернуть Лере деньги за адвоката. Сколько они на него спустили -страшно представить, учитывая, что он реально профи. Если все сделать, как он говорит, то можно «отделаться» десятью годами. Или даже меньше. А это, учитывая мои статьи, настоящее чудо. Вот только, как это сделать?

Лязгнули затворы.

- Аксенова, на выход!

- Куда?

- На допрос.

Я напялила куртку и вытянула вперед руки. Из-за недавнего ранения меня пока водили со скованными спереди, а не сзади, руками.

По сравнению со шкафоподобными конвоирами, я такая маленькая. И невесомая почти, ведь похудела килограмм на семь, минимум, за двадцать четыре дня, что миновали с задержания.

Смеркалось, вовсю валил снег. Запрокинув голову, я подставила лицо на несколько секунд снежинкам. Вдохнула полной грудью свежий морозный воздух. Немного больно. С тем, что было сразу после ранения, не сравнить, да и привыкла уже. К боли.

А вот к отсутствию простора - нет. Оно давило, душило, угнетало. Помнится, когда мне было шесть, жила у нас канарейка. Сидела и чирикала, катаясь на качельке в клетке. А мне казалось, что она постоянно умоляла ее выпустить. Однажды я так и сделала. Меня, конечно же, ругали за это. Но хуже всего было то, что мама сказала, что на воле птичка не виживет. Помню, как ходила, искала ее во дворе и не нашла. Как много ночей потом плакала в подушку.

Не знаю, выжила ли все же птичка или нет, но теперь однозначно уверена – любое количество времени, которое она провела на свободе того стоило.

Меня посадили в машину. Самый обычный седан модели десятилетней давности. На таком же меня перевозили из больницы. Сначала удивилась, ведь, учитывая мой статус, ожидала что-то вроде бронетранспортера, но быстро поняла – неприметный автомобиль, которых в городе сотни, надежнее. Его труднее выследить.

Со мной сели двое, еще один – к водителю. И мы резво покатили по дороге. Сквозь тонированное в ноль окно я жадно рассматривала окружающую действительность.

Огоньки на елке в парке. Спешащие куда-то прохожие. Некоторые из них несли перемотанные веревкой елки. Три дня до нового года. Я уже знала, какое желание загадаю в полночь…

Внезапно салон машины, фигуры сидящих впереди и дорога за лобовым стеклом стали стремительно расплываться перед глазами.

- Что-за…