Вскоре, не выдержав без невесты, приехал Славка да не один, а с упомянутым выше Сашкой Широковым. Оба они были в отпуске на зависть мне, которая в эту чудесную летнюю пору продолжала работать. Мальчики остановились у Саниной тети, но проводили у нее только ночи, а все остальное время зависали у нас, либо на речке с интересным названием Поперечка. Речка Поперечка. Купались, рыбачили. Однажды ребята наловили штук десять карасей, предварительно почистили их на огороде Сашкиной родственницы, пришли к нам с уловом и попросили пожарить. Конечно, мы не против, нам нетрудно. За ужином парни дурачились, травили анекдоты об армии, рассказывали школьные байки. Саня вдруг остановился на полуслове, внимательно посмотрел на меня и сказал:

– Свет, ты в курсе, что твой ученик Шурик Огонёк двадцать первого июня уходит в армию? Нет? Что так побледнела? Ты гляди, прям в день твоего рождения.

– Ага. И я не побледнела, я вообще бледная. Летом – от жары, зимой – от мороза.

– Вот не повезло парню, летом служить ужасно, ведь жарко, – прокомментировала известие Ольга.

– Ты что, наоборот повезло. Осенью призываться плохо – тоска смертная. А летом –весело. Плохо одно – не будет у парня выпускного. Сразу после последнего экзамена – в военкомат, – размышлял Саня.

– А помнишь, ты рассказывал о годах учебы в военном училище, – смеясь, спросила Ольга.

– Ну и что? Я много что рассказывал.

– А расскажи всем, как ходили в увольнение, – попросила я, – ты еще в письме описывал.

– Хорошо. Короче, мне хотелось пощеголять во время увала, ну, и я нашел способ, как это сделать. Был у нас один молодой преподаватель, офицер, сам такой же выпендрежник. И вот он продал мне офицерские брюки с вшитыми лампасами. Стою я на построении такой красивый в офицерских брюках, а взводный проходит и осматривает каждого, попутно делает замечания по внешнему виду, а по пути проводит воспитательною беседу о правилах поведения в увольнении. Проходит мимо меня, ничего не замечая, и вдруг останавливается, пораженный наглостью курсанта, то есть меня.

– Это что? – говорит. – Это откуда лампасы? Это что за наглость? Вон из строя! Пойдешь в увольнение, когда лампасы выпорешь.

Ну, я понесся в каптерку за своими брюками, глядь, а они грязнючие. Что делать? Я к товарищу:

– Дай, друг, свои брюки.

Тот дал, я бегом к взводному, представился. Тот посмотрел: все в порядке, разрешил идти в увал. Вечером, после увольнения, опять построение, я опять в своих офицерских штанах с лампасами. Взводный малость обалдел:

– Ты же выпорол лампасы?

– Да вот, опять вшил, – докладываю. Всё. Занавес. Все от хохота животы надорвали.

– Вы же знаете, что я служил в Забайкальском Военном округе, куда все советские призывники мечтали не попасть, но мы попали, – вспоминал Слава. – Наш комдив страдал странным для военнослужащего дефектом речи, он не выговаривал несколько звуков, а уж если пьян, то вообще сложно догадаться, что он бормочет. Так вот, перед Новым годом должна была состояться министерская проверка, об этом все знали, но комдив как пил, так и продолжал пить. Приезжает он как-то в часть и перед штабом, вывалившись из машины, начинает топать ногами и орать во всю силу командирских легких:

– Попилить! От земли на сорок сантиметров. Попилить! – И снова уезжает.

Все начинают пилить деревья – приказ поступил, надо выполнять. Через пару дней комдив возвращается трезвым, на удивление, и видит «голые казахские степи», как в том анекдоте, а также стоящие там пеньки. Сначала он обалдел от такой наглости подчиненных, а потом поднял страшный вопль:

– Я же сказал побелить деревья от земли на сорок сантиметров! По-бе-лить! И мы двое суток в снег сажали новые деревья. А что делать, проверка на носу.

– Прямо анекдоты какие-то, – сказала Ольга.

– Да ясно, анекдоты, конечно, мы шутим!