Свет мой - Наталья Чернякова

– Я все понимаю. Буду ждать столько, сколько нужно, не беспокойся. Придется созваниваться, может, на каникулах у тебя будет возможность приехать ко мне в Саратов. Постараюсь к этому времени наладить быт, чтобы вам с дочкой легче было привыкнуть к новой жизни.

– Как далеко Саратов, – улыбнулась я, – занесла же тебя судьба.

– Не судьба, служба. У нас даже анекдот по училищу ходил. Очередной выпуск. Вручают диплом отличнику: «Направляетесь для службы в столицу нашей Родины, в Москву». «Спасибо родному правительству за полученное мною отличное образование, отличное назначение», – отвечает выпускник. Потом история повторяется уже с хорошистами и более скромными выпускниками. Места службы соответственно становятся всё отдалённее и суровее, но слова благодарности звучат. Последним вызывают двоечника и оглашают место назначения в самой глуши. В ответ молчание. Незаметно однокашники толкают его в бок: «Ну, скажи хоть что-нибудь». Ответ: «Спасибо царскому правительству за то, что продали Аляску». Так что мне повезло: не Север, не Дальний Восток, почти центр.

Вскоре, в полдень, мы с Шуриком простились, впервые поцеловавшись. Какой же сладкий был этот поцелуй: трепетный, нежный, мягкий, головокружительный.

Я уезжала домой.

Глава 17

Зимой 1995 года я приехала в Саратов. Приехала, понятно, к Огоньку. К Саше. Как-то несолидно стало называть его Шуриком. С того памятного нашего объяснения прошло почти полгода. Маме стало значительно лучше, она уже потихоньку передвигалась сама, во многом себя обслуживала. С речью оставались некоторые проблемы – тяжело давались шипящие звуки. Но это уже так, ерунда, правда ведь?

Широков в конце октября получил статус «бывший муж». Сопротивлялся, не хотел давать развод, и я, как могла, пыталась его убедить:

– Ты смог бы снова жить вместе, если бы я тебе изменила? Нет? И я не могу, чем отличаюсь-то от тебя? Мы же воспитывались в одно время, в одном дворе, жили по одинаковым законам. Так что хочешь тогда?

– Может, ты просто мало меня любила? Поэтому не хочешь простить? – парировал он.

– Я тебя любила. По-своему. Ты всё же отец моей дочери, родной человек. Так бы и жила, наверное, даже считала бы, что жизнь удалась, если бы не твоя измена. Но разговор не обо мне, послушай, по слухам, ты и до известного инцидента встречался с той самой девицей, которую я видела в спальне. Она, говорят, беременна. Не считаешь подлостью вообще заводить разговоры о том, чтобы я к тебе вернулась?

– Я не отказываюсь от ребенка, буду его содержать, но жить с ней не стану. Я тебя люблю, как ты не поймешь? Ну не устоял когда-то, так что, теперь меня казнить за это?

– Никто и не собирается. Но жить с тобой не смогу, и ты не сможешь со мной. Сам уже не захочешь – привык к такой жизни, и ведь она тебя, свобода, чувствую, вполне устраивает.

Поняв, что я уперлась железобетонной стеной, Широков сдался. Все-таки мне хочется, чтобы он был счастлив, хотя бы в память о нашем детско-юношеском прошлом. Влюбленные великодушны, а я чувствовала себя такой.

Софья посещала сад, временами воспитатели мне выговаривали, что дочка растёт пацанкой. Девочка, действительно, в споре не хотела уступать, не терпела инакомыслия. Она все больше и больше походила на отца: то же стремление к лидерству, желание правдами и неправдами быть в центре внимания, та же решительность в действиях, иногда резкость. Еще, наверное, на поведении отразился наш развод с Широковым. Соня переживала. Очень.