Любовь и другие слова (ЛП) - Кристина Лорен

Прервав связь, я смотрю на часы. Сейчас чуть больше семи тридцати. И хотя никто наверху не стал бы жаловаться, если бы я явилась на работу на полтора часа раньше назначенного времени, Эллиот знает, что если я скажу, что мне нужно зайти в дом, я совру.

— Да, — говорю я ему. — У меня есть около часа.

Он наклоняет голову, медленно наклоняется вправо, и, кривя рот в улыбке, делает один шаркающий шаг, затем другой, как бы заманивая меня своей миловидностью.

— Кофе? — Его улыбка растет, и я замечаю его зубы, какие они ровные. В моих мыслях проносится образ Эллиота в четырнадцать лет, в головном уборе. — Булочная? Жирная ложка?

Я указываю на соседний квартал и крошечное кафе на четыре столика, которое еще не заполнено жителями и членами семей, с нетерпением ожидающими новостей после операции.

Внутри тепло — граничащее со слишком теплым, что является темой моего утра, — и два столика впереди еще свободны. Усевшись, мы берем меню и просматриваем его в напряженном молчании.

— Что вкусного? — спрашивает он.

Я смеюсь. — Я никогда здесь не завтракала.

Эллиот поднимает на меня глаза, неторопливо моргает, и что — то в моем желудке тает, превращаясь в жидкое тепло, которое распространяется ниже. Что странно, я понимаю, что мы с Эллиотом ели вместе всего несколько раз, и никогда в одиночку.

— Обычно я съедаю кекс или бублик из кафетерия. — Я разрываю зрительный контакт и выбираю парфе из йогурта и гранолы, прежде чем положить свое меню. — Держу пари, все довольно вкусно.

Скрытно я наблюдаю за тем, как он читает, его глаза быстро сканируют слова. Эллиот и слова. Арахисовое масло и шоколад. Кофе и бискотти. Любовные отношения, заключенные на небесах.

Он тянется вверх, лениво почесывая шею и напевая. — Яйца или блины? Яйца или блины?

Когда он опирается на локоть, его плечевые мышцы бугрятся под хлопчатобумажной футболкой. Он потирает пальцем взад — вперед чуть ниже нижней губы. Его телефон жужжит рядом с рукой, но он не обращает на него внимания.

Пощадите. Единственная мысль, которая приходит мне в голову — обескураживающая и не дающая дышать — это то, что Эллиот стал мужчиной, который знает, как пользоваться своим телом. Вчера я этого не заметила, да и не могла заметить.

Как он ухмыляется, принимая решение, как он аккуратно засовывает меню обратно в держатель, как он достает свою салфетку и аккуратно кладет ее на колени, как он смотрит на меня, слегка поджав губы от счастья.

Я вдруг почувствовала благодарность за одиннадцать прошедших лет, потому что разве иначе я заметила бы все эти мелочи? Или они бы слились воедино, расплылись, превратились в созвездие крошечных манер, которое постепенно становится просто Эллиотом?

Я моргаю, когда официантка подходит к столу и принимает наш заказ.

Когда она уходит, он снова наклоняется ко мне. — Возможно ли нагнать мне десятилетие за завтраком?

Воспоминания проносятся в моей голове: Отъезд в колледж в тумане. Жизнь в общежитии с Сабриной и, позже, в маленькой квартире за пределами кампуса, которая всегда казалась полной книг, пивных бутылок и облаков травяного дыма. Переезд с ней в Балтимор в медицинскую школу и долгие ночи, которые я проводила, псевдомолясь о том, чтобы меня подобрали в UCSF, чтобы я снова могла жить рядом с домом, даже если дом был пуст. Как можно уместить целую жизнь в чашку кофе?

— Оглядываясь назад, я не чувствую себя такой уж занятой, — говорю я. — Колледж. Медицинская школа.

— Ну, и друзья и любовники, радости и потери, я полагаю, — говорит он, попадая прямо в точку. Его выражение лица выпрямляется от осознания.

Неловкое молчание вырастает между нами, как каньон. — Я не имел в виду нас, — говорит он, добавляя невнятно: — обязательно.

Сухо рассмеявшись, я откидываюсь на спинку кресла. — Я не мариновалась в плохих чувствах, Элл.

Ух ты, это ложь.