Неверная - Айаан Али (2012)

Мама надеялась, что Сомали обуздает Хавейю, но та вернулась еще своевольнее, чем прежде.

Хавейя открыла для себя другую сторону Сомали – не ту, на которую рассчитывала мама. Да, сомалийки стараются достичь baari – идеального поведения для женщины. Большинство из них прошли обрезание, чего не делают в арабских странах. Но по традиции сомалийки работают, благодаря чему отличаются от арабских женщин и становятся более свободными. Ислам никогда не имел в Сомали такого влияния, как в Саудовской Аравии, стране его истоков, а потому некоторые женщины поколения моего отца выглядели очень современно. Наша тетя, Ибадо Дхадей Маган, и даже, в некоторой степени, наша мачеха Марьян Фарах были примером для Хавейи. Они сильно отличались от нашей матери, которая застыла в пассивном, горьком оцепенении, с тех пор как отец покинул нас.

Хавейя вернулась к нам, планируя развлекаться и работать. Она сказала, что решила поехать обратно в Кению, потому что образование здесь лучше. Ибадо Дхадей убедила ее, что ей нужно получить специальность. Но Хавейя не хотела возвращаться в школу и готовиться к экзаменам – она считала, что уже слишком взрослая для этого. Так что она решила пойти на курсы секретарей, куда принимали без экзаменов.

Через несколько месяцев после возвращения Хавейи я еле-еле осилила экзамены. С такими оценками и речи не могло идти о продолжении учебы, а я была слишком горда, чтобы остаться на второй год и попытаться сдать их еще раз. Мы с Хавейей решили вместе пойти на секретарские курсы. Мы знали, что будет нелегко уговорить маму: она хотела, чтобы я отправилась в исламский пансион для девочек, училась там готовить, убирать и читать Коран. Но я сказала ей, что уже умею готовить, убирать и читать Коран, а курсы секретарей будут почти как та же школа.

Мы с Хавейей старательно избегали упоминаний об очевидном: выучившись на секретарей, мы сможем устроиться в офис и зарабатывать себе на жизнь. Мы сказали маме, что за Хавейю будет платить Ибадо, а мои расходы частично покроет Управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев, потому что я была беженкой, закончившей старшую школу. Постепенно мама неохотно сдалась и согласилась оплатить остальное.

В начале 1988 года Махад прислал маме письмо из Сомали. Он встретился с Абделлахи Абди Айнабом, старшим сыном начальника тюрьмы, которого казнили за помощь нашему отцу. Абделлахи Абди Айнабу было двадцать три, он жил в Адене, у него было там свое дело. Он работал очень усердно и был глубоко верующим. Абделлахи Абди Айнаб почтительно просил моей руки.

Мама усадила меня и сказала, что это прекрасная партия, которую обязательно одобрил бы отец. Она всеми силами старалась убедить меня принять предложение. Но одна мысль об этом приводила меня в ужас. Конечно, я глубоко уважала отца этого человека, он был для нас чуть ли не святым. И все же, неужели Махад и правда ожидал, что я соглашусь выйти замуж за человека, которого никогда не видела, и поехать в страну, в которой никогда не была?

Я написала Махаду безупречнейшее письмо.

«Дорогой брат!

Мне всего восемнадцать, и я далека от мысли о браке. Мне нужно сначала немного пожить взрослой жизнью, прежде чем я войду в дом мужа».

Письмо было вежливым, но предельно ясным.

Махад прислал ответ лично мне, в котором изложил все мысли по этому поводу. А через несколько дней я получила письмо от Абделлахи Абди Айнаба – на прекрасном, изысканном сомалийском, ведь он был из очень образованной семьи. Он рассказал о себе, о своих взглядах на жизнь и приложил две свои фотографии из Адена. Мне по-прежнему не нравилась идея выйти замуж за этого человека, но должна признать – как незнакомец, предлагающий руку и сердце, он сделал все, что мог.