Неверная - Айаан Али (2012)

Махмуд был просто роскошен, самый мужественный из всех, кого я только видела. Я влюбилась в него. Он привык брать на себя ответственность. Махмуд не был утонченным интеллектуалом, как Абшир. Он цитировал старинные легенды, громко хохотал и беспощадно флиртовал со мной.

Когда кузен смотрел на меня, я чувствовала, что сгораю. Он никогда не позволял себе фривольных жестов и соблюдал все условности. Я была его кузиной. Вопрос фамильной чести. Сексуальные контакты между нами совершенно исключались. Я думала об этом постоянно, но не могла сделать первый шаг.

Мы встречались в доме Кхадиджи. Она рассказывала мне, как ужасно быть женой мужчины из другой семьи и как хорошо выйти замуж за кузена: семья всегда присмотрит за тобой; вы будете близки, легко поймете друг друга. Она сказала также, что было бы ошибкой выйти замуж за Абшира. Такие мужчины, по ее словам, были слишком озабочены политикой, слишком сосредоточены на себе и могли взять вторую жену, ни слова не сказав первой. Она ни разу не упомянула моего отца, но я знала, к чему она клонит. Я была рада, что тетя не говорит о нем: с ее-то авторитетностью, мне бы не хотелось, чтобы она критиковала отца.

Кхадиджа была надменна, а я все сильнее увязала в расставленных ею сетях. Она не изменилась со дня свадьбы моих родителей. Ей невозможно было противостоять.

* * *

У Махмуда не было будущего в сомалийской армии. По правде, и самой армии скоро, казалось, не будет. Он говорил нам, что многие вербуются в милицию, чтобы охранять свои кланы.

Кхадиджа поддерживала Сиада Барре всю свою жизнь. В коммунизме, которого придерживался президент, она видела светлое будущее для Сомали. Только коммунизм, по ее мнению, мог преодолеть раздробленность страны и искоренить варварские обычаи нашей клановой системы.

У меня были собственные воспоминания о коммунизме: длинная очередь под палящим солнцем, шепот в нашем доме, папино заключение, восхвалявшие Сиада Барре песни, которые меня заставляли петь в школе. Я спрашивала ее и о Братстве, которому все еще симпатизировала.

Кхадиджа сравнивала Братство с раковой опухолью, от которой, когда я была маленькой, умерла моя тетя Хаво. Она говорила, что Братство не понимает настоящего ислама, что им недостает знаний о нашем Пророке и что хоть они и малы, но могут запросто сожрать нашу страну, как рак, изъевший грудь моей тети. Она велела мне держаться от них подальше.

Однажды Махмуд сказал нам, что ему дали престижный грант на учебу в России, поэтому он скоро уедет из страны, причем надолго. Тетя Кхадиджа решила, что теперь самое время узаконить наши с ним отношения. Не было красивой сцены предложения руки и сердца, никто не вставал на одно колено. Тетя Кхадиджа организовала все сама. Она говорила, а я только послушно кивала.

Несмотря на взаимное влечение, мы с Махмудом совершенно не подходили друг другу. Наше общение никогда не вдохновляло меня так, как разговоры с Абширом; у нас не было такого глубокого взаимопонимания, как с Кеннеди. Я даже не была уверена, что мы действительно нравимся друг другу. И я точно не оценивала его как потенциального спутника жизни. Меня просто сжигало желание. Вот что это было: гормональная буря. Я согласилась выйти за него только для того, чтобы заняться сексом.

Обрезание не лишает женщину желания или способности получать удовольствие от секса. Женское обрезание – это жестокость, на разных уровнях. Это физическая боль, которая настраивает девочек на то, что жизнь полна страданий. К тому же эта процедура не выполняет свою основную функцию – не лишает сексуального желания. Когда-то я справилась со своей страстью к Кеннеди и Абширу, но теперь была совершенно не готова преодолеть ту силу, которая влекла меня к Махмуду.