Неверная - Айаан Али (2012)

Через несколько дней Али Версенгели пришел ко мне и отдал копию свидетельства о браке – вторую он уже отослал Махмуду в Россию. Я отложила документ, не читая. К тому времени я уже могла сидеть и ходить, хотя раны все еще болели. Аллах услышал наши молитвы, и через две недели у меня начались месячные.

В городе преступления очень скоро стали самым обычным явлением. Никого не интересовали криминальные сводки и новости о происшествиях. Солдаты были ужаснее всех: они не получали жалованья и попросту грабили обычных людей. Они случайно могли взорвать снаряд, и дети бежали на улицу посмотреть на взрыв, казавшийся фейерверком.

В поселках люди протестовали против Сиада Барре. Мачертен и Исак вели бои на востоке и севере. Хавье на юге готов был открыть огонь. Люди открыто порицали Сиада Барре и его ничего не стоившую армию. Они говорили, что Хавье окружает город, его уже называли мэром Могадишо.

В середине октября 1990 года телефонная компания, где я работала, закрылась. Иностранцам стало небезопасно оставаться в стране, и малочисленные сотрудники ООН были вывезены. Мой английский босс в том числе. Слушая радио в Кении, мама пришла в отчаяние. Ей хотелось, чтобы мы с Хавейей снова оказались в Найроби.

Мной овладела ностальгия по Кении. Я скучала по книгам и фильмам, по Халве и матери. Это звучит странно, но я тосковала по ее честности, по прямым суждениям о поведении, которые я рассчитывала найти в Сомали, но не нашла. Откровенно говоря, я беспокоилась о своей жизни и об отношении к Богу Я чувствовала себя ужасно – и когда мама позвала нас в Найроби, словно ожила.

Глава 8. Беженцы

Всередине ноября 1990 года мы с Хавейей выехали из Могадишо в кузове пикапа, куда вместе с нами набилось еще человек тридцать. Нас сопровождал Куб-как, племянник Ибадо, – у него в Кении была семья. Путь нам предстоял долгий. Дорога к Кисмайо на побережье Сомали была уже захвачена повстанцами Хавийе; ехать по ней было слишком опасно. Люди Дарод могли добраться до Кении только по длинной дороге: сначала на север, до Байдоа, по холмам, а потом на запад, через пустыню. Но даже там нас могли подстерегать разбойники или отбившиеся от своих частей повстанцы.

Через несколько часов мы приехали в Афгойе, один из главных торговых городов на юге Сомали. Пейзаж вдруг стал зеленым. Вдоль реки раскинулись рисовые поля и фруктовые сады: папайя и гуава, плантации бананов и манго. На уличных прилавках высились горы еды, вкуснейшего мяса.

Люди в Афгойе выглядели иначе, они были больше похожи на кенийцев. Это были потомки рабов и крестьян, низкородные Саб. Они жили на пахотных землях, снабжавших продовольствием всю Сомали, и все же мы должны были считать их ниже себя. Они сторонились, уступая нам дорогу, а один высокородный мужчина из клана Дарод даже оттолкнул пожилую женщину Саб, которая не смогла отойти достаточно быстро. Я была рада, что мы уезжаем оттуда. Явная нетерпимость – вот что мне совершенно не нравилось в Сомали. Мне казалось, что принадлежность к высокому роду должна обязывать людей быть высокоморальными, а никак не служить оправданием дискриминации по внешним чертам или по крови. Но когда я возмущалась пренебрежительным отношением к людям Саб, меня называли коммунисткой.

Поведение самих Саб тоже повергало меня в отчаяние. В таких городах, как Афгойе и Байдоа, они составляли большинство, так почему же они нам подчинялись? Чего они ждали? Боялись ли они самолетов и бомб, людей из более знатных кланов? Или, может быть, они зависели от денег северных сомалийцев? Как они могли смириться с сознанием собственного низкого положения, с этими ежедневными унижениями? Почему они не восставали?