Подсолнух - Ирина Воробей

Девушка присела на корточки и начала осматривать содержимое. Обнаружила чайный сервиз красного цвета в белый горошек, предназначенный, видимо, на шестерых, но сейчас всего осталось понемногу: пять блюдец, две чашки, один молочник. Судя по раскраске и золотистой, потертой обойме на блюдцах и чашках, сервиз производился еще в советское время. Татьяна разложила это все на три разные кучки. Вадим возился в другом принесенном пакете. Лариса благодарила пожилую женщину, от которой приняла аж две сумки. Тут и к Татьяне подошла девушка. Работа закипела.

Люди подходили волнами, будто специально сговаривались, и иногда даже образовывали небольшие очереди из двух-трех человек, зато порой выдавались полностью свободные минуты. В это время Вадим осматривал собранное, пересортировывал, если Татьяна что-то положила не туда, или складывал компактнее. Он глядел на все эти тарелки и чашки как на несметное сокровище, алчным взглядом пробегался по разноформенным кучкам, скалился самодовольно. Отдельные предметы разглядывал внимательнее, как будто уже знал, как может их использовать. Лариса в свободные минуты постоянно утыкалась в телефон. Татьяна любовалась Вадимом без стеснения.

В какой-то момент, схватив один предмет, он с восторженным видом обернулся к ней и махнул рукой, как бы приглашая к себе. Девушка охотно подсела рядом. Парень вручил ей обычную сахарницу из белой керамики с рельефными ручками. На хрупких стенках, обрамленных неровной позолоченной каймой, изображались листья травы и простенькие полевые цветочки, синие с позолотой. Из крышечки, как вишенка на торте, торчала фигурная ручка, тоже неровная, рельефная, похожая на отросток, плавно переходящий в цветок.

— Корниловский завод, — рассказал Вадим, прикусывая нижнюю губу. — Дореволюционный Петербург. У моей бабушки был такой. Красота, правда?

Татьяна покрутила в руках сахарницу и неоднозначно улыбнулась. Теперь она убедилась окончательно, что лишена чувства прекрасного, потому поджала губы.

— Красота в простоте, — пояснил парень, почувствовав ее сомнения. — Фактурность какая! Погладь.

Она послушалась и провела пальцами по выпирающим из тонкой стенки посуды бугристым рисункам. Ощущение, действительно, было приятным. Холодная плоскость фарфора сменялась гладкой шершавостью рельефа и краски. Хотелось провести по рисунку не раз.

— Вроде мелочь, а прикольно, наверно, таким ежедневно пользоваться, — усмехнулся парень, перенимая сахарницу из рук девушки. — Даже разбивать не хочется.

— Не разбивай, — единственное, что могла предложить Татьяна.

— Нет, надо. Иногда и прекрасное нужно разбить, чтобы двигаться дальше, — многозначительно произнес Вадим, поднимаясь на ноги. — Даже если прикипел душой.

Татьяна еще несколько секунд оставалась внизу, пытаясь понять, о чем он говорил. Ее охватил страх, инстинктивный, неразборчивый. До нее далеко не сразу дошло, почему вдруг эти слова заставили ее нервничать. Она бегала глазами по выставленной посуде и прислушивалась к тому, как бьется сердце все быстрее, как кровь начинает разогреваться, как в груди что-то снова сжимается и завязывается в тугой и сложный узел. Пока она осмысливала собственные переживания, Вадим уже принял нескольких человек и теперь снова раскладывал содержимое пакетов по кучкам.

— Ну все, закончили, — озвучила Лариса еще через минуту с довольной улыбкой. — Неплохой улов.

Девушка закивала на груду керамики в разных формах. Они с Вадимом переглянулись и коротко посмеялись.

— Теперь это все надо упаковывать, — сказал Вадим, повернув лицо к Татьяне. — Вон в те баулы. Сначала запаковать в газеты и разложить по сумкам так же по кучкам.