Но если Соханская так ненавидела Гименея и всякую зависимость, — зато не прочь была иной раз пошалить чувствами и дать поблажку вдруг народившемуся капризу. Понравился ей Огнев — и несколько месяцев ворковала она с ним, на глазах всего р-ского общества, под батальный огонь судов и пересудов; потом, уразумев брачные замыслы Леонида Николаевича, вдруг оборвала и стала к нему в чисто дружеские отношения…

«J'en ai assez, mon chou-chou, de ton amour, — сказала она ему однажды, без всяких предисловий, — vas le caser ailleurs!»[54]

И, волей-неволей, влюбленный лев, которому нравились также и генеральские капиталы, должен был отретироваться.

Но все эти уклонения молодой женщины, ее капризы и чудачества, вызывавшее на первых порах такие строгие порицания, вскоре стали в глазах местных диан делом обыкновенным, и р-ский бомонд, подкупленный то шикарной красотой Катерины Ивановны, то ее тонкими ужинами, не только помирился со слабостями Соханской, но даже, по провинциальному обыкновению, начал заискивать у такой женщины, которая держит себя совершенно независимо, и на общественное мнение даже внимания обращать не хочет.

Ильяшенковых тоже увлекло общее течение; чопорная Анна Ильинишна, сначала было заартачившаяся ехать к генеральше с визитом, к этой «cocotte»[55], вскоре должна была уступить требованиям Павла Ивановича, во что бы то ни стало желавшего видеть ее в своей гостиной, и усиленным просьбам Софи, которой Катерина Ивановна сразу пришлась как нельзя более по сердцу. «Ну что ж, — утешалась спасовавшая Ильяшенкова, — все-таки она генеральша, de notre cercle[56], с хорошим состоянием и все к ней ездят».

Огнев, после столь неожиданно выданной ему Соханскою отставки, сумел, однако, отстоять свои права на дружбу; хотя шаловливый божок и отлетел, но удаления между молодыми людьми не было заметно, и они по-прежнему виделись часто.

— Vous n'etes pas encore fixe?![57] — спросила однажды вдова своего экс-возлюбленного.

— Нет еще, но намереваюсь, — был ответ.

— Depechez-vous… года пройдут et Vous ne serez bon a rien![58] Однако, интересно было бы знать: suis-je bien remplacée?[59]

— Слабое подобие!

— Voyons pourtant…[60]

— Софи Ильяшенкова.

— Pas mal… И что ж… ça roule?[61]

— Что-то не очень!

— Voulez-vous que je vous aide?[62]

— Прошу!

— Tiens… vous êtes dedans, mon cher?[63]

— Почти.

— Allons, je ne suis pas jalouse… Faut bien dorer la pilule, que je vous ai fait avaler.[64] Ваш союзник!

И, с помощью Катерины Ивановны, стал ухаживать Леонид Николаевич за Софьей Павловной, и нельзя сказать, чтобы неудачно: она к нему благоволила; но истинного чувства в отношениях молодых людей и тени не было: все сводилось на одно взаимное кокетство, светскую интрижку, по мнению общества, весьма невинную и позволительную. Самолюбие Софи удовлетворялось вниманием первого р-ского кавалера, завистью оставленных за штатом дам и девиц, а праздная жизнь Огнева создавала себе хоть какую-нибудь цель, стремление к которой было и не трудно и во многих отношениях приятно: все ж таки, после генеральши, Ильяшенкова считалась самой красивой женщиной. К тому же и материальные виды играли тут не последнюю роль: М-lle Софи слышала о большом процессе Леонида Николаевича, а М-г Огнев относился весьма неравнодушно к увеличенным молвою, сбережениям Павла Ивановича. Дело останавливалось только за тем, чтобы, с одной стороны, выиграть тяжбу, а с другой — привести в известность цифру приобретений будущего тестя; но процесс затягивался, уяснение капиталов почему-то не совершалось, — и невинная игра в любовь не доходила ни до каких практических результатов.