Не по торной дороге - Анатолий Брянчанинов (1905)

— Тетенька?! — как ужаленная вскочила Татьяна Львовна. — Так ты и меня приплела? Ах ты, дурища эдакая! Неужели же ты воображала, что тебя, отрепанную чиновницу (Перепелкина при этом вдруг как-то особенно странно выгнулась), я буду посылать с предложением от племянника?.. Да что у него своего языка что ли нет? Уж если бы он такой рохлей уродился — так я-то тогда на что?

Послышался звонок.

— Ступай… может еще Остя… в девичьей побудь… Ну, как я теперь дурь твою поправлю?.. А пятый десяток бабе идет! — укоряла Осокина Перепелкину, которая, опустив голову и сложив руки с платочком на груди, смиренно уплывала из комнаты.

— Где, батюшка, столько времени пропадал? — встретила старуха входившего племянника. — Тетку нынче и навестить не хочешь!

— Что это вы постоянно с претензиями? Ну, времени не выдалось — вот и все! — усмехнулся Орест, крепко целуя Татьяну Львовну в щеку. Он очень любил тетку, хотя и спорил с ней частенько.

— Кофею хочешь?

— Дайте, коли самовар есть.

— А и нет, так важность не велика: не похудеет Марфушка от того, что лишний самовар согреет… Эй! — стукнула она в стену. — Самовар да кофейник, — приказала она явившейся прислуге.

Тетка и племянник уселись.

— Сестра вам очень кланяется, — начал последний, закуривая папиросу.

— А что мне в ее поклонах… сама могла бы приехать, а то и носу не кажет!

— Ну вот, опять претензии! Эк ведь в вас эта формалистика крепко засела!

— Видеть ее хочу… Не мне же, старухе, к ней на поклон ехать?

— Надя больна.

— Чем? Тяжела, что ли? То-то Владимир Константинович весел был…

Орест усмехнулся.

— Не много ему для этого нужно: псарню выстроил, собак выписал — ну и весел!

— Вздор городишь, — с неудовольствием заметила Татьяна Львовна. — Велика важность, что богатый человек псарню выстроил!

— Сегодня псарню, завтра крупный проигрыш — не от того ли племянница ваша дни и ночи плачет?

— Ты все на свой аршин меряешь, — перебила его старуха. — Не все же такие блажные, как ты! Ты вон, Бог знает с чего, с родным дядей на косые встал!

Осокин промолчал.

— Вместо того, чтобы в родственном доме, как у Христа за пазухой жить, чиновничью лямку тянешь, над какой-то там, Господь ее ведает, книгой сидишь…

— Сижу… и лямку тяну… и доволен — представьте!

— Блажной ты человек!

— Будь по-вашему… Зато, тетушка (он встал и подошел к ней), то, что я вырабатываю — мое, трудом добыто, и краснеть мне за него не придется!

— Так эдак по-твоему всякому, у кого наследство есть, краснеть надо?

— Наследство наследству рознь… Впрочем, оставьте пожалуйста, этот разговор… Сколько раз просил я вас об этом…

— Да ведь мне жаль, что ты, как какой-нибудь подьячий, работаешь… Жаль и брата, которого ты знать не хочешь, — ведь он — дядя тебе и крестный отец, ты один у него племянник, — ему больно это!

— Родственных отношений я не прерывал, да и права на это не имею, тем более судить старика… а жить по его указке, насиловать свои убеждения не могу… Эх, тетушка! — обнял Орест старуху. — Бросьте вы это, милая!

— Гордости в тебе много, Остя… а гордым Бог противится!

Внесли самовар, и Татьяна Львовна занялась кофеем.

— Скажи толком: о чем Надя-то плачет? — после небольшой паузы спросила она.

— Да я же сказал вам! — принимая стакан и садясь, ответил молодой человек.

— Ну, полно вздор говорить… поверю я, чтобы о том, что муж собак держит! Разве от тебя блажи набралась, а то, кажись, не о чем реветь. Владимир Константинович во всем ей угождает, дети здоровые такие. А что он иной раз в карты проиграет, лишнее выпьет — так на то он мужчина, да и состояние позволяет… Другие и не то еще делают!