К чужому берегу. Предчувствие - Роксана Гедеон

Он остановился как вкопанный, будто не сразу понял, что именно я сказала, а потом разразился таким искренним и таким громким смехом, что у меня кровь отхлынула от лица. Откуда такое веселье? Что не так я сказала? И когда он закончит уже потешаться над своей женой у всех на глазах, ведь все это выглядит просто отвратительно?

Резко прервав свой неуместный хохот, он обернулся к кучеру и скомандовал, упиваясь своей властью над всеми окружающими:

— Закройте дверцу, и пусть коляска едет!

Бурьен тоже спешился и торопливо предложил мне руку. Как во сне, я перешла ручей, оставляя за собой стенания Жозефины. Она плакала, будто готовясь к смерти, и умоляла кучера подождать еще хотя бы минуту, точно как приговоренный преступник просит отсрочки. Это был сущий кошмар. Мне следовало радоваться хотя бы тому, что я спасена… но вместо этого мне не давала покоя мысль: как меня угораздило оказаться в подобной ситуации? Зачем это мне? Что общего у меня с этими безумцами?

Я порывисто повернулась к первому консулу:

— Послушайте! Это ни на что не похоже. Я даже могу сказать… что никогда подобного не видела! Что вы творите?

— Настаиваю на своем! — резко ответил он с дьявольским блеском в глазах.

— Заклинаю вас, позвольте вашей жене выйти. Вы же не злы по натуре? Ваша мать, по крайней мере, описывала вас добрым?…

Я и сама почувствовала, что эти мои надежды на его доброту, которой, может быть, и вовсе не существует, выглядят жалко. Генерал глянул на меня с сардонической усмешкой.

— Моя мать, — веско произнес он, — должна была сказать вам, что я детства не терплю никаких возражений. Никаких! И ни от кого! Помните об этом всегда… И не думайте, что с возрастом я стал мягче!

Меня уже начала душить злость. «Да кто ты такой? — мысленно закричала я. — Кто ты такой, черт возьми, что все должны помнить о твоем крутом нраве? Что хорошего ты сделал в жизни, недоросток?!» Я сдержалась, конечно, собираясь как-то по-иному выстроить разговор. Но не успела.

Обернувшись, генерал увидел, что коляска все еще не тронулась с места. И будто сумасшествие обуяло его в эту минуту. С глухим рыком он ринулся к другому берегу, в мгновение ока перескочил через ручей и ударил кучера по плечу рукоятью хлыста — да-да, не легонько ткнул, а ударил наотмашь!

— Пошел вперед, каналья!

Лошади всхрапнули. Коляска дернулась и, со страшным треском в две секунды перелетев через ручей, ударилась о другой берег и остановилась покачиваясь. Треск был такой силы, что я судорожно зажала себе рот рукой, чтобы остановить крик ужаса: я имела все основания полагать, что Жозефина и Сезария погибли. По крайней мере, я видела, что одна из рессор лопнула, ось выскочила из паза, а маленький кузов основательно накренился.

Потом из коляски послышался громкий плач, и у меня отлегло от сердца: стало быть, Жозефина жива! Слава Богу, мне не довелось присутствовать хотя бы при ее убийстве. Я перевела дыхание и поспешила к экипажу. Сезария уже помогала генеральше сойти на землю. Жозефина сильно ударилась щекой, лицо ее было все в синяках, и теперь она, безудержно рыдая, заворачивалась в шаль по самые брови. Она помнила, наверное, что выглядит сейчас некрасиво, и ужасно боялась, что ее муж отметит это вслух.

Бонапарт наблюдал все это издали, с какой-то непонятной усмешкой, потом дал распоряжение Бурьену позаботиться о нашей коляске и ускакал в чащу по направлению к павильону — очевидно, недавнее происшествие ничуть не отравило ему поездку.