К чужому берегу. Предчувствие - Роксана Гедеон

— Ваше прошлое закрывает вам путь к обычному семейному счастью, — сказала я. — В свое время вас обстоятельства принудили к духовному поприщу. Но в мире вообще мало счастья. Положа руку на сердце, можете ли вы сказать, Морис, что никак никогда не воспользовались преимуществами своего сана?

Он отпустил мою руку. Тень скользнула по его лицу.

— Вы намекаете, мадам, что я должен вспомнить о выгодах, которые принесла мне в свое время сутана, и довольствоваться тем, что имею?

— Вы имеете не так мало, мой друг, — сказала я довольно колко. — Было бы слишком большой роскошью получить от жизни абсолютно все.

Мой тон был холоден, а в тоне прозвучало легкое осуждение. Может быть, и не стоило так говорить, но я была полна решимости прервать его излияния, пока он не договорился до чего-то уж очень интимного. Я прекрасно видела, к чему министр клонит: он выбрал момент, когда я особенно уязвима, когда мне предстоит принять важное решение, чтобы склонить меня остаться в Париже и быть с ним. Что это было бы за положение у меня — неизвестно, но Талейран хотел, чтобы я не уезжала. Разве что признания в любви не прозвучало… И слава Богу! По крайней мере, у Мориса хватило ума не нарываться на прямой отказ.

Решение уехать я приняла уже давно. И хотя в моей душе было довольно сочувствия к несчастному детству Талейрана, я не думала все же, что весь мир должен теперь быть в ответе за его юношеские злоключения. Бывают судьбы и похуже.

— Вы резки, — сказал он уже своим обычным тягучим тоном. — Вы даже не позволили мне договорить до конца. А ведь у меня было предложение, которое вам, Сюзанна, возможно, стоило бы выслушать…

Клавьер совсем недавно обратился ко мне почти с такими же словами. Тоже намекал, что мое положение — трудное, и поэтому не стоит разбрасываться помощью сильных мира сего. Это заставило меня вспылить. До чего я докатилась: мужчины наперебой предлагают мне поступить под их покровительство, иначе говоря — на содержание! Ну, Клавьер — ладно, а от Талейрана я ничего подобного не ожидала!

— Я не готова быть вашим исповедником. Простите, Морис, — произнесла я резко. — А роль вашей сердечной утешительницы по праву сейчас принадлежит мадам Грант. Не смею оспаривать эту привилегию.

Он поднялся — бледный, ошеломленный, будто его холодной водой окатили. Я закусила губу. Мне было понятно, что я играю с огнем: обидев министра, я рисковала вообще не получить бумаг. И тем неприятнее для меня лично было сознавать, что он, как и Клавьер, как и ранее Бонапарт, пытался шантажировать меня, добиваясь своего!

— Итак, вы решили уехать, — произнес он деревянным тоном.

— Да. Так или иначе, Морис, с вашей помощью или без, но я уеду, даже потеряв все состояние. Мне нужно только забрать детей… и я присоединюсь к мужу. Деньги, которые вы потратили на меня, я вышлю вам — уже из Лондона, даю вам в этом слово принцессы де Тальмон.

Талейран слегка поклонился мне:

— Благодарю. Однако мне претят разговоры о деньгах в то время, когда я открываю свое сердце.

Он двинулся к выходу — уже невозмутимый, важный и надменный, как обычно, знаком показав, что более подробные объяснения ему не нужны. Подавленная, я проводила его. И когда закрывала дверь, заметила в полумраке галереи грузный силуэт Келли Грант.

Она видела нас. Видела, что Талейран выходит из моей комнаты в столь поздний час. Вот незадача! Эта дама наверняка будет ревновать. Впрочем, стоит ли думать о такой чепухе в моем нынешнем положении? На днях я уеду и не буду иметь к министру никакого отношения.

Ощутив облегчение от этой мысли, я захлопнула дверь, не сказав мадам Грант ни слова.

5