К чужому берегу. Предчувствие - Роксана Гедеон

Усмехнувшись, он с поклоном пропустил меня вперед.

У входа действительно было людно. Масляные светильники, сделанные в форме греческих факелов, рассеивали темноту весеннего вечера оранжевым сиянием. Их блики отражались в стеклах окон. Ржали лошади. Коляски подъезжали одна за другой, из них выходили пары, стайки молодых девушек с кавалерами. Было шумно и суетно. Клавьер дал поручение своим слугам найти экипаж герцогини дю Шатлэ.

— Я мог бы и сам доставить вас домой, — заявил он вдруг, бросив на меня пытливый взгляд. — Моя пара здесь. Однако вы откажетесь, не правда ли?

— Правда, — отрезала я. — Откажусь.

«Его пара» — это были две тонконогие, изящные вороные лошади, нервные, капризные, породистые животные, запряженные в открытую коляску, ожидавшую хозяина на лучшем месте у входа в ресторан Фраскати. Украшенные серебряной сбруей, невероятно ухоженные, они производили впечатление чрезвычайно дорогих — да и, в сущности, таковыми были, я-то разбиралась в лошадях.

— Они бесподобны, — вырвалось у меня невольно. — А вы что, сами правите?

— Это модно сейчас в Париже. Проехаться по Елисейским полям, самому держа вожжи! Черт возьми, я это люблю.

Какая-то странная атмосфера повисла между нами. Я даже не могла бы сказать, что это, — атмосфера тревоги, что ли, противостояния и какого-то странного, замешанного на тревоге и антагонизме влечения… Краска поневоле стала разливаться у меня по лицу. Клавьер не сводил с меня взгляда, изучая мой наряд: шелковое платье в белую и черную полоску, которые, сливаясь, образовывали прелестный серый фон, мои туфли из мягкой серой кожи с жемчужными пряжками, кашемировую накидку и светлую шляпу из фетра, мои сливочного цвета перчатки… когда я натягивала их, он, казалось, не упускал из виду ни одного моего движения.

Я чувствовала, что происходит что-то неуместное. Вот незадача, где же эта карета и этот Брике? Почему так долго приходится их ждать?… От волнения жилка забилась у меня на шее, и пересохло в горле. Сейчас этот банкир брякнет что-то не совсем пристойное, я чувствовала это интуитивно… он же откровенно любуется мною как женщиной!

— Вы приехали в Париж с детьми? — спросил Клавьер вдруг.

Изумленная, я повернула к нему лицо. Меньше всего на свете я ожидала от него такого вопроса!

— Послушайте, — сказала я решительно, едва справляясь с удивлением. — Вам лучше думать о своих детях!

— Да, вы правы. — Он мечтательно улыбнулся. — У меня теперь есть дочь. Клеманс, она родилась в январе. Это такой милый цветок, если б вы знали.

Меня почему-то не на шутку взбесили эти слова. Надо же, какая нежность к какой-то сопливой Клеманс! Сорокалетний мужчина наконец-то поверил, что обзавелся дочерью! Я и не подозревала, что меня могут обуять такие странные чувства: неожиданная, вроде бы беспричинная, неуместная ревность к чужому ребенку и жгучая обида за дочерей собственных.

— Клеманс, — повторила я задыхаясь. — Вот как. И что… вы теперь уже твердо уверены, что это — именно ваша дочь?

Однако никакая моя язвительность не могла стереть этого дурацкого, на мой взгляд, мечтательного и нежного выражения с красивого лица Клавьера.

— Намекаете на прошлое моей Терезы, мадам? Да, оно не было безупречным. Но в том, что Клеманс — моя дочь, я уверен абсолютно.

Он добавил многозначительно:

— По природе я недоверчив, вы знаете. Детей мне приписывали и ранее, но только мадам Тальен подарила мне ребенка, которого я стопроцентно считаю своим.