К чужому берегу. Предчувствие - Роксана Гедеон

Я и вправду залюбовалась своим отражением в зеркале. Прическа получилась чрезвычайно изысканной: она не только украшала лицо, но и делала меня выше, стройнее, горделивее, открывала линию изящной шеи, безупречной формы уши, оттеняла золотистую кожу округлых плеч и рук.

Парикмахер сумел подчеркнуть идеальный овал моего лица, даже черные глаза благодаря его творению казались миндалевидными и чуть приподнятыми к вискам, что делало меня еще красивее, — словом, я могла бы сказать, что природные достоинства моей внешности были десятикратно усилены его искусством! Полуобнаженная, с царственно уложенными в античную прическу волосами, я выглядела как Венера, готовящаяся к приему у Юпитера.

— Мэтр Шарбонье, это чудо изящества. Благодарю вас!

— Я старался, мадам! Но у меня был и свой интерес. После вашего появления в Нейи у меня будет еще больше посетительниц, я не сомневаюсь!

Служанки под руководством портного Леруа на руках внесли в будуар платье, сшитое из того самого плотного шелка сочного ягодного цвета, так поразившего меня в магазине Розы Бертен. Леруа создал из необыкновенной ткани столь же необыкновенный, весьма запоминающийся наряд с глубоким овальным вырезом спереди, рукавами фонариками и v-образным вырезом сзади. Брусничного цвета сверкающая дорогая ткань так соблазнительно шуршала, пока служанки надевали на меня это узкое чудо-платье и осторожно застегивали многочисленные крючки. Никакой иной цвет, пожалуй, не мог лучше оттенить прелесть моей полной груди, чуть увеличившейся после рождения Реми Кристофа, и округлость рук. Цвет был восхитителен, да, однако Леруа пошел на дополнительный риск и дополнил наряд роскошным шлейфом из струящегося серого дамаска[20], расшитого по подолу серебром. Шлейф крепился к платью серебряными аграфами и во время танцев должен был пристегиваться к правой перчатке специальной алмазной петелькой.

— Разве не был я прав, мадам? — воскликнул портной, справившись сов семи застежками. Он отступил на несколько шагов и явно любовался своим творением.

По поводу шлейфа, а точнее — этого сочетания брусничного со стальным я немало с ним спорила, но сейчас вынуждена была признать, что ошибалась: шлейф придавал моему ягодному весеннему наряду такую яркость и силу образа, что было ясно — это платье врежется в память каждого, кто увидит его сегодня в Нейи. Что касается меня, то я в нем представала не просто как светская красавица, одна из многих, — каждой своей складкой, блеском ткани на изгибах, шуршанием шлейфа наряд подчеркивал мое происхождение: так одета могла быть только принцесса или герцогиня, никак не меньше.

— Никому другому я не посоветовал бы этого шлейфа, — болтал Леруа, в восторге заламывая руки. — Но ваша грация была залогом того, что вы не опозорите мой замысел, мадам. Тот, кто перетанцевал столько танцев в Версале, не побоится исполнить нынешний вальс в платье со шлейфом!

Черт возьми, он был в этом прав: отплясывать на скользком полу да еще живописно удерживать при этом шлейф было не так-то просто, и я не то что бы боялась… но несколько переживала по этому поводу. Конечно, учитель танцев в Санлисе считал меня лучшей ученицей, и в Версале я тоже танцевала до упаду, потому что безумно любила это занятие, но все же с тех пор миновали годы… Словом, готовясь к этому дню, я без особой огласки взяла несколько уроков у некоего господина Трениса, весьма модного нынче в Париже танцора. Он помог мне отточить прошлые навыки и даже научил некоторым фигурам кадрили, которая нынче становилась популярной, но которую мало кто умел исполнять. В конце концов, мое тело вспомнило прежние умения и теперь почти пело в ожидании давно забытого наслаждения — танцевать под музыку оркестра, на публике, в Париже!..