К чужому берегу. Предчувствие - Роксана Гедеон

Граф объяснил мне, что поначалу Бонапарт очень настаивал на том, чтобы он встал под знамена Республики. Переходя от угроз к лести (для Буагарди подготовили чин дивизионного генерала), он во что бы то ни стало хотел заполучить талантливого военного в свою армию. Однако потом корсиканцу пришлось удовлетвориться иной договоренностью: Буагарди, вернув себе собственность, обязуется вообще отойти от дел и жить вдали от Бретани, не участвуя ни в каких роялистских заговорах.

— Так что я теперь веду жизнь частного лица, мадам. Образ жизни обывателя: в девять утра завтрак, до полудня — чтение газет, потом обед, после обеда — прогулка вдоль улицы Монблан… Все очень просто и размеренно. Никаких, знаете ли, боев, скачек, побегов из тюрем.

Голос его звучал невесело. Что и говорить, для деятельного молодого офицера такой распорядок дня вряд ли был особо привлекателен. Я поймала себя на мысли, что впервые вижу Буагарди в гражданском платье — до сих пор он всегда носил офицерский мундир королевской гвардии, всегда был при шпаге. Теперь же передо мной стоял красивый молодой человек в черном сюртуке и белом галстуке. Обычный гражданский… но какие мощные плечи и сильные мышцы угадывались под этим сюртуком! Его красивое лицо с высокими скулами и чуть раскосыми зелеными глазами было лицом пирата, кондотьера, искателя приключений. Получается, первый консул засадил его в золотую клетку? Связав словом, обрек на моральное прозябание?

— Как же вы будете жить, граф? — вырвалось у меня. — Чем заниматься? У вас не будет никакой службы — от военной вы отказались, да и от любой другой, наверное, откажетесь.

— О, пока что у меня есть чем убить время. Некоторые дела… Поскольку вернуться в Бретань мы не можем, моя мать полна решимости продать замок и как можно лучше устроиться в Париже.

— А потом?

— Потом, как она полагает, я женюсь и буду спокойно жить, вспоминая о былых подвигах, — иронично заключил он.

— А что полагаете вы сами?

Он изменился в лице, в глазах промелькнула боль.

— Я, собственно, пришел к вам не только чтоб засвидетельствовать почтение, мадам дю Шатлэ. До меня дошли известия о том, как пострадали Белые Липы. Говорят, виконт дю Шатлэ пропал без вести…

Жильбер многозначительно смотрел на меня. Я, конечно, понимала, что привело его ко мне. Аврора! Моя воспитанница, так несправедливо в свое время отвергнутая им, все еще бередила его мысли. Легко было быть привередливым в Бретани, когда твое имя гремит среди шуанов как имя героя, и любая бретонская красотка легко падает в твою постель, ослепленная твоей славой! В Париже Буагарди, как видно, оказался одинок. Роялисты, вроде моего мужа и Кадудаля, избегали теперь с ним общаться, считая его сломленным, а среди буржуа он друзей вряд ли сможет приобрести. Разумеется, теперь Аврора может оказаться нужнее, чем когда-либо… Но у меня закололо сердце от обиды за мою девочку. За то, что он не смог вовремя оценить ее по достоинству и чуть не толкнул на брак с моим сумасшедшим деверем.

Я заметила, что начинаю хмуриться. Говорить об Авроре, сказать по правде, я с Буагарди не хотела. Но он так ждал от меня ответа, и в этом ожидании угадывалось такое желание узнать, что виконт дю Шатлэ действительно пропал, сгинул где-нибудь навсегда, что это всколыхнуло и мои собственные негативные чувства по отношению к деверю. Я не смогла промолчать.

— Да, от виконта нет известий, — ответила я, сделав над собой усилие. — Он… Он был тяжело ранен. Возможно, даже погиб. По крайней мере, когда я уезжала из Бретани, о нем ничего не было слышно.

— Это значит, — сказал граф довольно нетерпеливо, — что мадемуазель Аврора не выходит в апреле замуж? Венчание отменено?

— О, — сказала я, — конечно, венчание отменено, в этом можно даже не сомневаться. Но Аврора выходит замуж — если не в апреле, так в октябре.

— Выходит замуж?