К чужому берегу. Предчувствие - Роксана Гедеон

— Очень мало, Сюзанна. Однако он всегда настаивает, чтобы танцевала я, и для меня это большое удовольствие!

«Какой любезный муж, — подумала я — Что-то не похоже. Неужели Бонапарт стал галантным?». Я помнила его как явного грубияна. Талейран вел генерала через толпу прямо к нам, и было ясно, что я вот-вот получу возможность лично познакомиться с тем, кого нынче искренне считали спасителем Франции. Я посмотрела на Жозефину: она сжимала веер, радуясь и нервничая одновременно. Ее нынешнее поведение явно отличалось от того, которое она демонстрировала Парижу пару лет назад, открыто таскаясь по салонам со своим любовником, каким-то ничтожным капитаном Шарлем. Эта их связь тогда выглядела так открыто и неприлично… Узнал ли Бонапарт о ней? Мне это было неизвестно, но нынче госпожа консульша выглядела страстно влюбленной в собственного супруга.

— Кадриль! Танцуем кадриль, господа!..

Этот возглас Трениса, известного танцора, который недавно давал мне уроки танцев, а нынче выступал распорядителем бала у Талейрана, прозвучал громко, но остался без особого внимания. Оно, внимание, было приковано к невысокому худощавому человеку в красном мундире с золотым шитьем, в белых чулках и черных башмаках с золотыми пряжками, который в сопровождении министра рассекал волны публики, принимая приветствия и изредка бросая краткие резкие замечания. Это был генерал Бонапарт. Руки его были заложены за спину, брови чуть нахмурены; он казался немного скованным и эта его скованность мало-помалу распространялась и на присутствующих.

Веселье явно стихало. Я пригляделась: дамы, к которым обращался первый консул, как-то грустнели после обмена с ним репликами, и отступали на задний план явно сконфуженные, хотя перед этим страстно желали, чтоб он обратил на них внимание и даже чуть приподнимались на цыпочки от нетерпения. Впрочем, это меня не удивляло: если он говорит с ними так, как когда-то беседовал с мадам де Сталь, немудрено, что они тушуются! «Больше других я уважаю ту женщину, которая родила много детей», — вспомнился мне его ответ… И чего при этом стоила его солдафонская интонация!

Ко мне приблизился Трение, его лицо выражало крайнее отчаяние.

— Мадам, это катастрофа. Мне не удается собрать пары для кадрили!

Удивленная, я повернула голову:

— Что вы хотите этим сказать?

— О, я умоляю вас!.. Мы совсем недавно занимались, и вы делали такие успехи…

— Только не это, — запротестовала я, вынужденно улыбаясь, потому что поняла его просьбу до того, как он ее высказал. — Это новый танец, я совершенно не готова!..

— Пресвятая дева! — воскликнул он громким шепотом. — Вы абсолютно готовы. Будьте добры, наберитесь решимости, иначе мне никогда не удастся приучить этот город к такому прекрасному танцу!

Прекрасному?! Сказал бы лучше, сложному! Там так трудно попасть в такт, не говоря уже о почти балетных антраша, которые нужно выделывать с легкостью газели, иначе смажется все впечатление.

— Трение, мы учили толком лишь фигуры «лета»[33]. И это делали так недолго, что…

— Мы учили все фигуры, мадам! Поверьте мне, вы обучены лучше, чем кто угодно в этом зале!

Его худое лицо вытянулось от огорчения, и весь он, напомаженный и разодетый, был сейчас похож на погибающего кузнечика. Мне не хотелось, конечно, чтоб он так страдал, но, ей-Богу, он просил нечто невообразимое. Кроме того, сюда шел первый консул…

— Т-с-с! — прошипела я строго. — Вы совершенно не тот момент выбрали, сударь!

Бонапарт поравнялся с нами. Тренис, расстроенный, нырнул куда-то в недра толпы за моей спиной. Раскрасневшаяся Жозефина приветствовала супруга, я и Гортензия сделали реверанс. Генерал, все так же заложив руки за спину, остановился, глядя на меня в упор… и, еще не вполне подняв голову, я услышала довольно отрывистые слова, произнесенные с легким корсиканским акцентом:

— Какое интересное платье. Необычный цвет! Мне нравится. Как вас зовут, мадам?