К чужому берегу. Предчувствие - Роксана Гедеон

Шуазель принес мне кусок торта, белого с марципановой глазурью. Поверх глазури красовалась большая засахаренная вишня с фисташкой внутри. Я ковырнула ложечкой это великолепие. Надо же, как вкусно! У Талейрана и десерты готовят отменно. Поистине, за что бы ни брался этот человек, он делает это с блеском.

— Господин герцог… вы же были в армии Конде, не так ли?

Шуазель поклонился.

— Да. В самом стане самых страшных врагов революции.

— А сейчас, значит, решили вернуться?

В моем несмелом вопросе был подтекст, еще один невысказанный вопрос: дескать, вы вернулись, но собираетесь ли вы служить Бонапарту? Присутствие Шуазеля на балу склоняло к этому предположению. Меня разрывали противоположные чувства: я и хотела услышать от этого блестящего драгуна, что он не видит в службе первому консулу ничего предосудительного, и стыдилась услышать это, потому что это означало бы конец всех принципов аристократии. Граф де Сегюр, герцог де Люинь, граф де Нарбонн — все это были дворяне, да, мои собратья по сословию, однако еще при короле они были, мягко говоря, вольнодумцами, проповедовали учение Руссо и Вольтера, выступали за конституционное ограничение королевской власти. Словом, их легкий якобинизм был очевиден. Но Шуазель… Он же проливал за короля кровь, как и мой муж, как мой отец. Неужели он тоже сдался?…

Шуазель покачал головой.

— Я вернулся, мадам, это так. Устал от скитаний и чужой речи. Но я буду вести образ жизни частного лица. Никаких постов и предложений от Бонапарта я не приму. У меня есть домик в Севре, займусь разведением капусты.

— Как Диоклетиан[32], - повторила я с облегчением.

— Пусть будет так, — улыбнулся он. — Как Диоклетиан.

Из-за его спины неспешной походкой показался Талейран, осведомился, по вкусу ли мне пришелся торт, и, раскланявшись с герцогом, сообщил, что для мадам дю Шатлэ пришла пора быть представленной Жозефине Бонапарт.

Находясь под впечатлением от ответа герцога, я чуть презрительно пожала плечами.

— Быть представленной мадам Бонапарт? Это что, царственная особа теперь?

Талейран прикрыл глаза веками.

— С недавних пор, мадам. С недавних пор.

Время действительно сыграло свою роль. Грациозная и не слишком образованная креолка Жозефина Богарнэ, с которой я много лет назад познакомилась на Мартинике, превратилась нынче в несколько отяжелевшую, но все еще обаятельную даму, полностью сознающую высоту своего положения. Я знала ее в тюрьме Карм — там она, простушка, оборванная и полуголодная, как и прочие пленницы террора, предавалась страсти с генералом Гошем и следила за развитием моего романа с Клавьером. Позже я не раз видела ее уже в качестве мадам Бонапарт, хозяйки дома на улице Победы, и могла убедиться, что, едва закончились тюремные беды, Жозефина всегда была одета прелестно, и этот вечер у Талейрана, конечно, не стал исключением.

В платье из лилового шелка, отделанного нежнейшими аппликациями из белых нарциссов, она выглядела почти красивой, хотя вообще-то к красивым женщинам ее и близко не относили. Несмотря на свои тридцать семь, она по-девичьи убрала густые каштановые волосы живыми белоснежными нарциссами, такими же, как и те, что были вышиты на ее наряде, и эта смелая выдумка очень ей шла: прическа освежала лицо, подчеркивала белизну кожи и блеск темных глаз. Вокруг шеи было несколько раз обернуто ожерелье из отборного белого жемчуга, на маленьких пальцах блестели перстни с бриллиантами, на запястьях — жемчужные браслеты, из чего доводилось сделать вывод, что недостатка в драгоценностях мадам Бонапарт, конечно, не испытывает. И для меня было довольно забавно обнаружить, что эта неутомимая модница, более всего на свете интересующаяся туалетами, не сводит глаз с моего собственного наряда.