К чужому берегу. Предчувствие - Роксана Гедеон

— Я рад убедиться, мадам, что вы не испытываете ко мне ненависти, подобно многим другим вашим собратьям по сословию.

Я чуть склонила голову. Талейран, поглаживая крышку драгоценной табакерки, вполголоса произнес:

— Мадам дю Шатлэ лишь наполовину француженка. Ее мать происходила из Тосканы и была чистокровной итальянкой. Брови Бонапарта взметнулись вверх.

— Это правда?

— Да, генерал, — сказала я, скрывая вздох облегчения. — Это так.

— Могу добавить, — вкрадчиво проговорил Талейран, — что мадам дю Шатлэ впервые попала во Францию десятилетней девочкой и почти ни слова не знала по-французски.

Морис, этот дьявол, как никто другой понимал, что нужно сказать и в какой момент. Никто лучше, чем он, не мог направлять беседу в нужное русло… В глазах Бонапарта зажегся огонь любопытства. Если раньше первый консул смотрел на меня с явным напряжением, то теперь оно сменилось нескрываемым интересом.

— Какое совпадение, — сказал он. — Меня тоже привезли в Отенскую школу в восьмилетием возрасте. Я был дик, как шиповник, и ни слова не понимал в разговорах сверстников.

Я засмеялась.

— Нечто подобное пережила и я, генерал.

По губам Бонапарта мелькнула улыбка, выражение лица смягчилось, и он выглядел почти красивым в этот миг.

— У нас похожие судьбы, мадам. Однако мне, в отличие от вас, во Франции всего пришлось добиваться самому. Громкое имя не распахнуло передо мной королевские приемные, я сам завоевал право входить в них без стука.

— Думаю, никто не избежал страданий и трудностей, — сказала я. — Революция заставила и аристократов заплатить по счетам. Впрочем, как я полагаю, бал у господина министра — не то место, где надо обсуждать горести. Сейчас надо танцевать, если вы не возражаете.

Первый консул повернулся к супруге:

— Почему вы с Гортензией не танцуете, Жозефина?

Креолка испустила вздох, поправляя шаль:

— Танец слишком нов, Бонапарт. Эта мода так меняется…

— Что за танец?

— Объявлена кадриль. Гортензия учила его, но что касается меня…

Будто что-то подтолкнуло меня изнутри. Изящным жестом я протянула руку Гортензии:

— Вот как, мадемуазель, вы обучены кадрили? Идемте же! Господин Тренис был в отчаянии, что танец не складывается. Однако сейчас мы утешим его!

Гортензия зарделась, бросая взгляды то на мать, то на отчима.

— Право, не знаю… Я еще так не уверена в своем умении…

— Не бойтесь! Вы юны и так грациозны. Кто, как не вы, научите Париж танцевальным премудростям? Наш город должен быть законодателем моды, столицей мира!

Мои слова, кажется, попали в самую точку. Первый консул сделал движение, показывая, что совершенно согласен со мной.

— Идите же, Гортензия! Мадам дю Шатлэ права.

Девушка решилась, протянула мне свою нежную руку, и мы, элегантно подхватив шлейфы, отправились на зов обрадованного Трениса, горделиво кивнув застывшим от удивления первому консулу и его спутникам.

Зазвучала кадриль.

4

Спустя час, уставшая, я выскользнула из танцевального зала в одну из боковых галерей, пролетела по длинному коридору, освещенному сполохами веселья, которое бушевало в саду, и, распахнув наугад одну из дверей, оказалась в комнате, напоминающей кабинет. Тут была еще одна дверь, замаскированная драпировкой и ведущая в какое-то более укромное помещение, но я решила остаться здесь. Это место мне вполне подходило: пусто, уютно, имеется большое зеркало.

Стало быть, я могу и отдохнуть, и привести себя в порядок (в туалетной комнате для дам явно некуда было бы деться от назойливого внимания), и краем глаза понаблюдать в окно, как затухают фейерверки во дворе замка.

Сердце у меня понемногу умеряло стук. Счастливая, я сбросила атласные туфли, присела в кресло, приложила руки к разгоряченным щекам и, уже не сдерживаясь, рассмеялась.

Это был триумф. Да, настоящий триумф!