Рождественский пирог - Лора Локингтон

Пока мы выбирались из зала, я заметила следы недавнего пребывания тут людей. Миска грецких орехов с щипцами для колки, скорлупки раскиданы под стулом, а рядом — наполовину опорожненная бутылка красного вина. Вязанье со спицами, воткнутыми в клубок ярко-фиолетового мохера, лежало на подлокотнике большого мягкого дивана, обтянутого красным бархатом, из обивки торчали массивные мебельные гвозди. Поднос с чайными принадлежностями, в том числе большим серебряным чайником и тарелкой масла (оно даже не растаяло, так было холодно), криво стоял на серой каминной плите. Переполненная пепельница и тарелка с яблочной и апельсиновой кожурой нелепо возвышались на пустом постаменте.

Я плелась за Алексом по пятам и думала, а не захочет ли он прижать меня в ванной и продолжить то, что мы начали в поезде. Мы вышли в коридор, вымощенный каменной плиткой, вдоль стен тоже стояли витрины с чучелами животных, в основном птиц. Миновав нескольких сов, одну чайку, одну цаплю, мы неожиданно оказались у длинной витрины с чучелами кошек, которые сидели за столом и играли в карты. У черной кошки в пасти была курительная трубка, а рыжий кот зажал стакан в поднятой лапе. Сплошной сюр. По пути Алекс объявлял мне названия комнат:

— Цветочная комната. Хотя, по-моему, там уже лет пятьдесят нет никаких цветов. Кабинет, — он указал на другую дверь, — исключительно для папы. Он там включает пластинки Билли Холидей на полную громкость и рассматривает каталоги Сотби, но все мы делаем вид, будто он работает. Уборная, рекомендую прибегать к ее использованию только в самых исключительных случаях, если не хочешь, конечно, чтобы твоя задница примерзла к сиденью. Расписная гостиная — тут мы едим. Комната для шитья. Чулан дворецкого, вернее, когда-то им был, после того как отслужил какое-то время кабинетом аббата. Теперь там хранится всякий хлам, в основном резиновые сапоги, почти все на левую ногу. Эта дверь ведет в довольно занятную часовню, туда мы заглянем завтра. Это дверь в погреб. Не советую туда ходить, если только ты не любишь пауков или не можешь уснуть без глотка портвейна — там мы храним спиртное. Это дверь в оружейную. Не бойся, оружия там нет, одни старые газеты, которые моя мама собирается однажды прочитать, плюс ее художественные принадлежности. А это, — наконец провозгласил он, открыв дверь, — это кухня!

Из помещения потянуло теплом, и я с готовностью шагнула через порог. Комната была огромная, ее явно отвели под кухню в те давние времена, когда еще существовали слуги, которым, естественно, окна с видом были ни к чему, так что окна тут располагались где-то на уровне макушки. Разнокалиберные чашки и тарелки, в основном с цветочным орнаментом, ряд за рядом поднимались к потолку, утыканному крючками. Один буфет был уставлен вазами с восковыми фруктами, другой же был переполнен викторианскими весами с медными гирьками. Огромная камбузная плита протянулась вдоль одной из стен, от нее-то и шло тепло. На выкрашенных в серовато-синий цвет стенах каллиграфическим почерком были написаны мудрые изречения:

«Не стоит так корячиться. Мужчины — свиньи, сожрут, что дадут».

«Любой суп можно исправить глотком хереса. Да и любого повара тоже».

«Никогда не ешьте устриц при детях».

«Она была хорошей стряпухой. Была, да вся вышла».

Старый американский холодильник пятидесятых годов, выкрашенный в ярко-желтый цвет, тихонько урчал в углу рядом с картонной коробкой, забитой ветками омелы и мешками с картошкой. Банки с макаронами, чаем и специями хаотично толпились по всей кухне вперемешку с развешанными косичками лука и чеснока. Пол тихонько поскрипывал под слоем грязи, повсюду виднелась паутина. Два сырых гуся со связанными лапами и крыльями лежали на противнях на захламленном кухонном столе, где-то между банками с кистями, стопками выстиранного белья, тарелкой недоеденных тостов, коробкой сигар и открытой поваренной книгой с загнутыми уголками.