Цена измены - Елена Шолохова (2023)

Кажется, Инна обвиняла его. Колотила в грудь, хлестала куда придется, пыталась вырваться, но он не выпускал, пока она, истощив все силы, не обмякла. Потом опять заставил выпить это чертово успокоительное. И теперь она сама себе напоминала полудохлую рыбу.

Правда, внутри все равно жгло и кровоточило.

«Маленький мой, где же ты? Прости, что не защитила… – шептала про себя. – Что не уберегла».

И как назло, вспоминалось всё самое плохое. То, о чем и прежде думать было стыдно. А сейчас – вообще хоть в петлю лезь от ненависти к самой себе, от чувства вины.

Буквально на днях он нарисовал картинку «Моя семья». Обычный детский рисунок: домик, полянка, солнце, мама, папа и ребенок.

«А где Маша?», – спросила тогда Инна. Митя юлил, придумывал отговорки, но пририсовать сестру отказался наотрез. Дошло до слез, криков и стояния в углу.

Господи, зачем она к нему так прицепилась с этим рисунком? Как могла она свою горечь выплеснуть на него?

И тут же вспомнилось, как он выспрашивал у нее жалобно, кого она больше любит: его или Машу. И почему-то так расстраивался на ее ровное: «Одинаково». Ну, что ей стоило хоть раз его утешить? Сказать, что, конечно же, он ей безумно дорог? Что бесконечно любим? А она ещё и Никиту ругала, когда тот шёл у Мити на поводу и потворствовал его капризам.

Один раз они даже поссорились с Никитой. Не глобально, но оба остались друг другом недовольны. Это как раз тогда всплыли Митины прогулы, и её вызвали в школу. Было самое начало второй четверти. Сначала Инна долго уговаривала Аллу Арнольдовну приехать посидеть с Машей. Та долго возмущалась, но все же приехала. И, как всегда, наговорила кучу «напутственных слов» так, что Инна шла в школу уже вся на взводе. А Митька семенил рядом, еле поспевая за ней, и испуганно частил:

– Она – сама плохая! Она – злючка!

– Может, это Оксана Викторовна заставила тебя сбегать с уроков? – строго спрашивала Инна.

В школе она слушала про Митины выходки и сгорала от стыда. А когда шли обратно, то не разговаривала с ним. Он дергал ее за рукав пальто, заглядывал снизу, хныкал и поскуливал: «Мам, ну, прости. Ну я так больше не буду. Мам, ну говори со мной!».

Что она ему тогда сказала? Что он ее опозорил и говорить с ним ей не хочется. Господи, лучше бы тогда она язык свой проглотила. А хуже всего то, что именно так с ней поступала мать. Всегда. За малейшую оплошность. И она, сама того не замечая, поступала так же, словно забыла, какой несчастной, нелюбимой и брошенной чувствовала себя в детстве...

А потом, вечером, Никита вернулся с работы и стал общаться с Митей, как ни в чем не бывало. Инна его одернула:

– Ты что, не понимаешь? Он наказан! Он почти неделю сбегал с уроков. Врал мне, тебе, учителю. Переругался со всеми одноклассниками. Девочку обозвал и толкнул.

– Может, были причины?

– Были, конечно. Как Маша родилась, причина у нас одна – ревность. И желание привлечь к себе внимание всеми правдами и неправдами. Но мы не должны потакать его капризам.

– И что ты от меня хочешь? – устало вздыхал Никита.

– Чтобы ты был со мной солидарен! А не показывал, какой ты хороший и добрый, и какая я плохая и злая.

– Инн, по-моему, ты раздуваешь из мухи слона. Митька уже и так все понял. Ему сейчас плохо. Вон сидит у себя несчастный. Ревет. И мы должны делать вид, что нам все равно? Или что так и должно быть? Ну, брось. Меня мать и не за такое не наказывала. Да она меня вообще не наказывала ни за что.

– Ну, знаешь ли… Я же его не бью, не ругаю, но он должен понять, что мы его поведением недовольны.

– Ну, считай, ты уже всё ему показала, – упрямился Никита. – Правда, Инн, хватит. Мне вот мать всегда говорила: ребенку должно быть дома хорошо.