Жена самурая - Виктория Богачева

Отец отдал ее Минамото за долги.

Она впилась зубами в запястье, и резкая боль привела ее в чувство. Отчаяние захлестывало с головой, и хотелось выть от несправедливости, от горькой обиды и разочарования.

За что он с ней так?

Чем она провинилась перед Богами?

Рабыня — это слово билось в ее голове в одном ритме с током крови по венам. Рабыня.

Бесправная.

Опозоренная.

Обесчещенная.

Использованная.

Она не стала противиться Минамото — просто не смогла. Она проиграла бы ему, будь в тренировочном костюме и с катаной в руке, а уж в узком фурисоде и в замкнутом пространстве чайного домика у нее не было ни то, что шанса, не было даже надежды. И ей было так страшно: она не боялась боли, а многочисленные наказания отца научили ее справляться с ней. Но именно эта боль ее страшила. Страшила до дрожи в коленках и полной неспособности связанно мыслить.

Может, она нашла бы выход, имей чуть больше времени. Но слова Такеши ошеломили ее, лишили всяческой концентрации.

Наоми покорилась. Она не была дурой и знала, что есть ситуации, когда сопротивляться глупо и опасно. Такеши все равно взял бы ее — так или иначе. Но она надеялась, что, усыпив его бдительность, сможет потом уйти.

Это был ее единственный шанс — смириться и отдаться ему добром, а после, оставшись в одиночестве как сейчас, использовать сен-боны. Или маленький ножичек. Наоми знала, как нужно действовать и в каких местах нанести раны, чтобы смерть была быстрой.

Она не побоялась бы, и не дрогнула бы рука.

Потому что позор страшнее смерти.

А теперь…

Теперь Минамото явственно дал понять, что не позволит ей ничего сотворить. Забрал оружие, отправил следить за ней своего человека.

Наоми смахнула набежавшие злые слезы. Зачем он так?

Он ведь не был с ней особенно груб. Она не стала противиться, и Минамото проявил… мягкость? Забывшись под его прикосновениями, она даже могла почувствовать тепло. По которому успела истосковаться за годы, прошедшие со смерти мамы.

Такеши был для нее как пламя, как яркий отблеск костра на мече: неукротимый и яростный. Живой.

Но это было и ушло, и теперь она осталась одна, еще более нелепая и жалкая, чем когда-либо.

— Я найду способ, — сухими, бескровными губами шепнула Наоми. — И время.

Минамото не сможет быть рядом всегда. Да и станет ли занимать его такая малость, как ее жизнь? Долго ли продлится его интерес?

Она была уверена, что очень недолго. Что ему до нее? Верно, хватает девок.

Или же… или же можно не ждать удобного момента, не жить опозоренной. Все можно закончить уже сегодня. Прямо сейчас — как только она доберется до главного дома.

Идея была сумасшедшей, но Наоми ухватилась за нее, как утопающий ухватился бы за тонкую ветвь. Она много читала: трактаты о древности, о традициях и обычаях, о самурайской этике. Если она бросит Минамото вызов, он не сможет отказать. Несмотря на то, что она девушка, что не ровня ему. Что была продана отцом. Что не имеет никаких прав.

Такеши будет должен принять ее вызов.

Он убьет ее в поединке.

Так будет даже лучше.

Решившись, Наоми поднялась с татами и попыталась надеть кимоно. Один рукав был оторван, и ей пришлось приложить усилие, чтобы для симметрии оторвать второй. Она завязала оби на манер обычного пояса и поежилась, переступая босыми ногами.

Самым страшным будет сейчас выйти.

Выйти и встретиться с приставленным Минамото солдатом.

Со слугами.

С отцом и мачехой.

С самим Такеши и его отцом.

Первые шаги всегда были самыми страшными. Наоми тряхнула волосами, позволяя им рассыпаться по плечам, и направилась к выходу. Она зажмурилась, когда толкнула дверь и оказалась на улице, а после закинула голову, смотря на небо — темное, бездонное и будто бы даже суровое. Звезды и луна были скрыты тяжелыми дождевыми облаками, и все вокруг утопало в сумерках.