Художник моего тела - Пэппер Винтерс

— Черт возьми. — Гил замер. Камера осталась забытой у его ног, а он стоял, загипнотизированный краской и моей наготой.

Моим приватным танцем, который я ему подарила.

Толчки напомнили мне, что я больше не была идеальной балериной. Зажившие шрамы ограничивали некоторые навыки. Но моему зрителю было все равно. Его рука снова нашла член и сильно сжала его.

Мое ядро сжималось с каждым ударом сердца, умоляя его перестать терять время и присоединиться ко мне.

Я больше не хотела танцевать одна.

Мне нужен был партнер.

Вечный.

Мое сердце колотилось все быстрее и быстрее, посылая по венам кровь и кислород, а также цвет. Изогнувшись по-лебединому царственно, насколько позволяла спина, я выбрала со сцены еще одну бутылку.

Серебристый металлик.

Настолько совершенное и люминесцентное, что напоминало чистый звездный свет.

Это было слишком необычно, чтобы тратить его впустую. Слишком чистый цвет.

Но Гил выглядел так, словно стоял в аду, а я дразнила его из рая. И я хотела стереть страдания внутри него. Я приняла разврат и опрокинула серебряный звездный свет на свои груди.

Стерлинговое совершенство пронеслось надо мной, зазвенело сосками, превращая мою кожу из розовой в бесценную.

Я проследила пальцами его путь, прикусив губу, пока он струился по моим подстриженным лобковым волосам, лениво стекая по бедрам к ногам. Это щекотало и дразнило, более эротично, чем все, что я когда-либо делала.

— Гил… — я застонала, когда мой палец пробрался между ног, ощущая, какая я горячая, какая мокрая. Я вздрогнула от чувствительности, возбужденная до боли.

Он сорвался.

Одним прыжком преодолел ступеньку, схватил меня и свалил с ног.

Секундой позже сел на сцену, переместил меня так, чтобы мои бедра оказались на его коленях, а затем запустил руку в мои волосы. Откинув мою голову назад, Гил поцеловал меня, прежде чем я успела заговорить.

Он целовал меня жестоко, глубоко, заставляя все мои чувства устремиться к нему.

Пока его губы развращали меня, его вторая рука пробралась между нами. Он ввел в меня два пальца, проверяя, готова ли я.

Я забилась в конвульсиях в его объятиях.

С диким стоном Гил отстранился, схватил свой член и приставил его к моему входу. Он перестал целовать меня, втянул воздух и прижался своим лбом к моему. Наши глаза встретились, дикие и желающие.

Наши души говорили. Наши тела повелевали.

Он не отводил взгляда, погружаясь в меня, погружаясь глубоко, забирая все.

Я вскрикнула.

Гил зарычал, его грудь вздымалась от злобной жадности, раздвигая меня, беря меня.

Мой рот широко раскрылся под его поцелуем, когда он целовал меня снова и снова. Мое тело напряглось и поддалось его внезапному вторжению. Я застонала, когда он подался вверх, прижимая мое тело к своему.

Гил не дал мне никуда убежать, не дал пространства, чтобы вывернуться от перенасыщения его властью, не дал возможности ослабить его насилие.

Его ресницы опустились, отбрасывая тени. Все его тело вибрировало от всего, что мне не дано было знать. Ужас светился в его взгляде, хищная тоска окрасила его губы, а глубокая депрессия нарисовала его лучше, чем все остальные цвета, которыми я его пометила.

У Гила были печальные глаза.

Он всегда был таким.

Но когда он вошел в меня, мои руки обвились вокруг его плеч, а наши взгляды сплелись воедино, я поняла то, чего не понимала раньше.

Гил сбился с пути.

Пока жизнь тащила меня за собой, украв мои мечты о танцах и украсив меня шрамами, он переживал свои собственные трудности. И это было не физическое. Это было эмоционально.

Он не мог замазать раны на своем сердце. Не мог замазать дефекты и трещины, оставленные кошмарами, через которые он прошел.