Художник моего тела - Пэппер Винтерс

Мою кожу покалывало от пота. Мое сердце бешено забилось. Мы оба ускорились, пока наши поцелуи не сменились одним неистовым месивом расплавленных ртов и бешеных зубов.

Я попыталась просунуть руку в его тесное нижнее белье, отчаянно желая заполучить его, совершенно неразумная от желания.

Но потом… зазвонил телефон.

Пронзительный, ненавистный маленький звон.

Режущий.

Измельчающий.

Убийственный.

Так же быстро, как Гил набросился на меня со страстью, он холодно бросил меня.

Звон.

Мои ноги шлепнулись на пол, когда он разжал руки.

Звон.

Мое тело задрожало, когда он отступил.

Звон.

Мое сердце закричало, когда он вытащил телефон из кармана и посмотрел на экран.

Мгновенно любой жар, который я вызвала в его крови, вернулся к ледникам и лавинам, убивая любые признаки желания ко мне потоком дыма.

Вытирая рот, он посмотрел на меня безумными, горящими глазами. Отчасти маниакальный, но в основном смирившийся с очередной ошибкой.

Звон.

Неторопливо вздохнув, Гил завернулся в костюм, сшитый из мерзкой недоброжелательности.

— Сегодня ты была просто кожей, чтобы рисовать, Олин. Это ничего не значило. Точно так же, как ты ничего не значила для меня в нашей юности. Ничего. Ты меня слышишь? — Держа телефон, готовый принять вызов, он указал на дверь. — Забудь меня. Забудь об этом. Убирайся и никогда не возвращайся. Я серьезно.

Звон.

Слегка спотыкаясь в спешке уйти от меня, он прошипел:

— Поверь мне.

Повернувшись ко мне спиной, Гил зашагал в свой кабинет, его единственной целью было ответить на звонок.

Звон.

Ему было все равно, что его джинсы и ремень расстегнуты.

Ему было все равно, его губы все еще блестели от моего поцелуя.

Звон.

Ему было все равно…

На меня.

Дверь кабинета закрылась, и звон прекратился.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Олин

— Наши дни —

Нет вина.

В моей дурацкой квартире нет вина.

А мне нужно было вино.

Отчаянно.

Мои губы пели из-за Гила всю дорогу домой в Убере. Тело болело, а разум… Ну, разум уже был пьян. Пьяный от того, что наконец-то узнал, каково это — быть поцелованным Гилбертом Кларком.

Но мое сердце?

Бесполезная вещь была разбита на звенящие осколки.

Этот чертов телефон.

Кто, черт возьми, помешал нам? Почему у них была власть остановить то, что казалось таким невероятно реальным?

Бросившись на потрепанный диван с потертыми желтыми подушками, я закрыла глаза.

Перестань думать об этом.

Все было кончено.

Гил выгнал меня из своего дома.

Он кусал меня, лизал, пожирал и приказывал никогда не возвращаться.

Но ему больно…

Я схватила подушку и свернулась вокруг нее.

Не надо, О. Не мучай себя.

Мой разум бросал мне в лицо образы Гила. О том, как его гнев ускользнул, обнажив глубокую потребность. О том, как его характер дал трещину, показывая, что человек задыхается, ища помощи. Ему не нужна помощь.

Я крепко зажмурилась.

Вот в чем была моя проблема.

Я вчитываюсь в вещи.

В одиночестве, когда мне не с кем было поговорить, мой «механизм преодоления» (прим. пер.: игра слов, так же можно перевести как наркотик) состоял в том, чтобы решать проблемы других людей. По крайней мере, моя жизнь не будет такой пустой, если я сосредоточусь на них и подарю им счастье, даже если не смогу достичь тех же результатов для себя.

Он не похож на ребят из средней школы.

Нет, он был еще хуже.

В тысячу раз хуже.

В те времена самая страшная боль, которую мог вынести ученик, была вызвана разводом родителей или смертью домашнего животного. Я знала, как с этим справиться. Знала, как быть рядом с ними, пока они не будут готовы говорить и исцеляться.

Но Гил…

В нем таилось что-то чудовищное.