У Червленого яра - Татьяна Луковская

Древний град Суздаль возвышался на невысоком холме, вытянувшись вдоль тихой Каменки. За крепостной стеной был виден купол белокаменного собора Рождества Богородицы и деревянные маковки малых церквушек. По округе по десную и шую стороны стояли отдельные крепостицы монастырей. «Который из них?»

— Здрав будь, муж почтенный, — обратился Миронег к одному из трясущихся в телегах к граду путников, — скажи, который из них Ризоположения?

— Вдоль прясел к десному краю правь, там будет.

Миронег повернул коня. Руки вспотели. «Пустят ли? Да хоть узнать для начала про нее, а там уж присматриваться стану. Может, кому плату дам, чтоб весточку передали».

Над головой свилась ватная туча, где-то в отдалении прогромыхал первый в этом году гром. Ой, вольет. Поспешать надобно. Миронег сильней ударил пятками конька, понукая. Конь, неохотно, но ускорил шаг.

Ворота монастыря были открыты, но никого кругом не было. Миронег соскочил с коня, привязал его к врытой для этого коновязи и побрел к воротам. Завалиться так, сразу, в женскую обитель было неприлично, надо было спросить разрешения. Первые крупные капли дождя стали срываться с неба.

Миронег подошел к самому входу и громко произнес приветствие:

— Божьего благословения.

— Благослови Бог, милостивый боярин, — в проеме показалась инокиня, еще не старая женщина, со строгими рубленными чертами лица. — Какая нужда к обители привела? — спокойным будничным тоном произнесла она, осеняя Миронега распятьем.

Миронег не стал разуверять ее в своем лжебоярстве, а сразу перешел к делу.

— Матушка, приехала ли к обители княжна Пронская… Марфа?

И так как инокиня молчала, внимательно разглядывая гостя, добавил, перебарывая волнение:

— Вести дошли, что сюда ее должны были привезти.

— Привезли, — тихо проговорила инокиня, и взгляд ее сменился со строгого на непроницаемый, она словно отгородилась от Миронега невидимой стеной.

— Нельзя ли… — Миронег замялся, — нельзя ли как-то с ней повидаться? — сказал и сам испугался своей отчаянной наглости, понимая, что получит отказ.

— Отчего ж нельзя, можно, — пожала инокиня плечами.

«Можно!» — бурная радость заполнила душу.

— Обогнешь обитель и вниз к реке ступай, — указала инокиня, — вдоль реки пройдешь, погост на холме.

— Погост? — все оборвалось, инокиня стала расплываться пред очами. — Зачем погост?

«Они ее туда вызовут? В монастыре в открытую нельзя увидеться».

— Волю последнюю исполнили. Сказывала, схоронить ее по-простому, смирения ради, без почестей.

— Как это схоронить? С чего ее хоронить? Она ж молоденькая совсем, здоровая?! — Миронега зашатало, но он, стиснув зубы, собрался.

«Да она блажная, эта черница! Точно, вон взгляд какой, чумной».

— Я того не ведаю. В колоде[1] ее уж привезли, — сухо ответила инокиня. — Грех никогда до добра не доводит, — поджала она губы.

Миронег пропустил мимо ушей намек.

— Да врешь ты все! — без почтения зашумел он. — Врешь! Вам Ингварь так наказал сказывать. А она мне жена, венчанная жена! Венчанная пред Богом! Да вы не имеете воли мужа с женой разлучать! Что Бог соединил, да люди не разлучат!

— Померла она, померла. Сказано ж, в колоде уж привезли, — сбросила непроницаемость инокиня, впервые с жалостью посмотрев на Миронега. — Я под надвратной церковью стою, нешто можно под иконами врать?

— Не могла она помереть, я живой, а она померла, то как? — Миронег схватился за виски. — Не могла, пташка моя. Она ж дитя наше под сердцем носила.

— Смиряйся.

— Как?

— Ступай, постой у могилы, она там одна свежая. Полегчает.

— К чему теперь легчать, — отмахнулся Миронег, но побрел тяжелыми ногами, обходить монастырь.

«Да врут они, врут! Нет там Марфы, нет», — стучало в голове, отдаваясь болью в висках.