— Что это было? — глубокая затяжка, медленный выдох в потолок.

Горькая усмешка. Тяжелый вдох. Неприятное замирание сердца. Закрываю глаза и встаю с дивана. Неуверенно поднимаю край толстовки одной рукой, пока второй чуть спускаю леггинсы.

Открываю для Солсбери вид на горящую кожу подвздошной кости с самой большой ошибкой — татуировку «ни о чем не жалей», сделанную его почерком.

— Это не всё, — качаю головой и болезненно улыбаюсь, не решаясь посмотреть на доктора.

Полтора года назад.

Микеланджело нежно качал Эмму на руках, не сводя с нашей дочери счастливых глаз ни на секунду.

Он был хорошим отцом. Он, вообще, всегда был тошнотворно хорошим. Это была его маска, которая давно вросла в лицо.

— Наверное, — говорю тихо, чтобы не будить девочку, — я всё-таки поеду.

— Хорошо, — он улыбается и даже не думает меня отговаривать, обвинять или напоминать, что я итак только недавно вернулась домой, — здорово, что у тебя появились новые друзья на другом континенте.

Мне хочется что-то в него швырнуть. Закричать, ударить, сделать больно, рассказать, что я изменяла ему всю экспедицию. Увидеть его разочарованным и злым, приближенным к себе, другим.

Но ребёнок на его руках останавливает меня: неосознанно бережет иллюзию нашей семьи.

* * *

Я не стала предупреждать Аманду о том, что передумала и все-таки прилечу на праздник.

Тем более, что прибуду в Нью-Йорк я как раз в разгар её дня рождения: это будет хороший сюрприз — меня никто не ждёт, хотя многие предлагали помочь покрыть сумму перелёта. Они думали, что дело в деньгах, а не в моем чувстве вины, что я оставила семью и дочь сразу после рождения.

Попросила у Роба адрес под предлогом заказа цветов.

* * *

Доехала на такси и поднялась на этаж: счастливые визги Аманды, её радость и крепкие объятия, небрежно скинутые кроссовки. Ещё никто не знает, что я здесь. Сердце безумно колотится от всеобъемлющей любви к подруге и месту, где меня ждут.

От предвкушения всю трясет, словно день рождения у меня: знаю, как группа обрадуется. Снесет меня морем возгласов и штормом ласковых рук.

Но больше всего я хочу увидеть Брайана, прижаться к нему и забыть о всём плохом.

— Смотрите, — смеясь верещит Аманда, вытягивая меня в центр гостиной, — какого мне курьера принесло!

Счастливые визги, довольный свист и громкие аплодисменты, несущиеся навстречу друзья. Но меня здесь больше нет. Меня нигде нет.

Брайан стоит у подоконника в обнимку с эффектной блондинкой модельной внешности. Длинные волосы, голубые глаза и пухлые зацелованные губы. Платиновое обручальное кольцо на длинном безымянном пальце.

Топ телесного цвета, подчеркивающий изящность осиной талии. Джинсы на низкой посадке, открывающие обзор на просвечивающие подвздошные кости.

И утонченная татуировка на бархатной коже правой косточки — «ни о чем не жалей» болезненно знакомым почерком.

Мой мир останавливается, а сердце разбивается на тысячи маленьких осколков. Больше не существует ничего. Только она и её тату.

9 — в тоскане шесть утра

Полтора года назад.

На хрупких лопатках сменяются десятки рук: я автоматически обнимаю их в ответ, но меня здесь нет.

Не смотрю на их лица. Не понимаю, кто находится рядом. Реальность уходит из-под ног. На смену внутренней любви приходит холодная пустота. Уже даже не боль.

Брайан подходит вместе с ней. Его рука нежно придерживает осиную талию: ни на одной части этого бархатного тела нет синяков или шрамов. Которые, не без его помощи, теперь есть у меня. Ненависть заполняет каждую клетку тела, ослепляет и сжигает изнутри.

— Привет, — она тепло улыбается и без приглашения тянется в объятия. Все вокруг её обожают, одобрительно смотрят, любуются излучающим светом, — Я — Клэр, много о тебе слышала.