— Я прерву тебя прямо сейчас, — моя рука зажата между нами, слова вылетают изо рта прежде, чем я успеваю сообразить, что делаю. Но, вина Адама? К черту. Я знаю этого парня с тех пор, как он сошел с самолета в девятнадцать лет вместе с той самой Кортни. Он был самым заботливым и внимательным. — Ты лучший парень, которого я знаю. Лучше, чем эти… — я указываю на Гаррета и Эммета, и они кивают в знак согласия, — и определенно лучше, чем я. Ты чертовски милый, забавный, и ты всегда относился к этой девушке как к королеве. Что бы ни произошло, это не твоя вина.

Чего я не говорю, так это того, что хоккея определенно было достаточно. Кортни была с ним с тех пор, как им было по семнадцать. Она знает эту жизнь как свои пять пальцев, и, пожалуй, она продолжала с ним отношения лишь из-за хоккея. Состояние Адама постепенно приближается к девятизначной цифре, что чертовски заслуженно. Он был в рейтинге тридцати лучших спортсменов, вратарем, которого хотели все, и мы, команда-счастливчики, потому что он достался нам.

Не знаю, когда Кортни перестала понимать, как ей повезло.

— Мне очень жаль, — извиняется он в сотый раз за сегодняшний вечер. — То, что произошло в прошлые выходные с тобой и Олли, я не должен был так быстро про это забывать. Я просто… я хотел верить ей. Я хотел верить, что бы она ни вытворила, что это было не в здравом рассудке.

— Я понимаю, чувак. Понимаю. Ты держаться за то, что у тебя было, — не думаю, что прощаться с семью годами отношений так просто, вне зависимости от обстоятельств.

— В то же время, — добавляет Эммет, — ты должен признать реальность происходящего и уважать себя настолько, чтобы принять решение, которое пойдет тебе на пользу. Здесь нужно быть эгоистом. Чего ты хочешь? Что тебе нужно?

— О, я сказал ей, чтобы она убиралась к чертовой матери, — говорит Адам с мрачной, хотя и усталой усмешкой, обивка старого красного дивана трескается, когда он садится обратно за стол. — Сказал ей, что она должна уехать к тому времени, когда я вернусь домой сегодня вечером.

— Так блять с ней и надо, — случайно произношу я вслух, а потом сморщиваюсь. — Извини, — Я не могу спокойно относиться к подобному роду отношению в адрес моего друга, словно он игрушка на один раз. Ирония в том, что до встречи с Оливией я относился к девушкам именно так.

— Я не позволю ей пройтись по мне, — Адам вертит свой бокал на пальце, рассматривая точку на столе, а затем снова поднимает взгляд. В нем есть решимость, принятие. А еще немного грусти, в основном, умиротворение. — Больше.

Через час все уже идет своим чередом. Половина нашей команды уже здесь, и на огромном столе, за который мы переместились, я могу насчитать одиннадцать пустых кувшинов.

Я остановился после второго пива и не совсем понимаю, почему уже протрезвел. Ну, кроме того, что кто-то должен развезти этих клоунов по домам, и вся эта история. И я, если честно, не об алкоголе.

Я о том, что мне очень хочется удержать все хорошее, что есть у нас с Оливией, каждый кусочек рая, который я нахожу в ней, в нас. Вдруг однажды это исчезнет? Вдруг однажды наступит конец, хотя я клянусь, что конец не наступит никогда? Что если она устанет от моих разъездов, устанет от того, что слишком часто остается одна? Что если она решит, что есть кто-то, кто может любить ее лучше, чем я?

Нет, блять, нет, и я в этом уверен даже сейчас. И, наверное, все, что я хочу сейчас, это вернуться домой и показать ей все причины, почему ей никогда не понадобится другой мужчина. До конца ее дней.