— Ты ошибаешься на мой счет, — тихо отвечаю я. — Ты изо всех сил цепляешься за мою мораль, чтобы заставить самого себя почувствовать лучше из-за своих собственных грехов. Я цепляюсь за это, потому что это то, что делает меня человеком. Будь я проклята за то, что так сильно забочусь о таком мужчине, как ты. Ты умер давным-давно, Данте, и я не могу продолжать возвращать тебя к жизни. Я не позволю тебе утащить меня еще дальше на дно.

— Ты будешь делать все, что я тебе черт побери, скажу.

— Нет, — говорю я, держась твердо, хотя одному богу известно чего мне это стоит. Взгляд, которым он смотрит на меня, ужасает. — Я не могу отмахнуться от своих преступлений как от пустяка. Я не могу блокировать их, как ты можешь с помощью секса, алкоголя или еще чего-нибудь, чем ты там, черт возьми, занимаешься. Как я уже говорила, я никогда не буду чувствовать себя менее виноватой из-за того, что нажала на курок!

Воцаряется тишина.

— Думаю, я должна уйти.

Дрожа, я возвращаюсь в коридор, и срываюсь на бег, как только босыми ногами касаюсь кафеля. Вылетев через парадную дверь, я несусь по подъездной дорожке и не останавливаюсь, пока не добираюсь до пляжа. Здесь кромешная тьма. Звезды и тихий рокот океана — мои единственные ориентиры, но я больше не боюсь крутого обрыва. Я только боюсь его и того, во что он так решительно настроен превратить меня.

Спотыкаясь о камень, я падаю на колени, хватая пригоршни белого песка; чувствую, как он просачивается сквозь мои пальцы, словно вода. Словно надежда. Как я вообще могла подумать, что смогу изменить этого человека?

— Ив.

Я вздрагиваю от ужаса. Он последовал за мной. Я выплюнула в его адрес слова ненависти и яда, и теперь он здесь, чтобы сделать мне соответствующий выговор.

Он останавливается примерно в метре от меня. Здесь так темно, что я не вижу его лица, только очертания его массивной фигуры в радужном лунном свете.

— Это было настоящее шоу, mi alma.

Я чувствую его гнев и что-то еще.

— Оставь меня в покое, Данте, — хриплю я. — Пожалуйста… просто оставь меня в покое.

— Я никогда не соглашусь сделать это.

Он встает передо мной и заключает меня в объятия. Данте держит меня в своих объятиях вот так очень долго, удерживая ладонью мою голову, моя щека прижата к его груди, его сердце стучит как гром сквозь рубашку. Он держит меня так до тех пор, пока все, что я не начинаю чувствовать к нему — это гораздо более мягкие эмоции, чем ненависть.

Как его прикосновения могут быть такими приятными, когда все в нас неправильно?

— Не заставляй меня выбирать, — шепчу я.

Пауза.

— Между чем, мой ангел?

— Между тобой и тем, что правильно.

— Мы — это правильно, Ив. Чертовски правильно, — яростно заявляет он. — Просто мой способ чтобы показать это — хреновый, как и у тебя тоже, — он начинает поглаживать меня по спине, бормоча слова, от которых у меня на глаза наворачиваются слезы. — Не отказывайся от меня, детка. Ты — единственный свет, который я вижу.

Он звучит таким потерянным, так не похоже на бессердечного тирана из прошлого. Я вспоминаю его шепот прошлой ночью, страстные извинения от человека, который считает их опасными недостатками.

— Данте…

Он заставляет меня замолчать поцелуем. Теплые полные губы, нежные, но настойчивые; так отличается от жгучих вчерашних поцелуев, которые оставили на моем рту кровоподтеки и синяки. Его слова обезоружили меня. Его заявление разорвало мне сердце. Он углубляет поцелуй и пробивает то, что осталось от моей защиты. Я обвиваю руками его шею и притягиваю ближе. У него вкус крепкого алкоголя и печали, которую он никогда мне не раскроет. Прежде чем я успеваю опомниться, он толкает меня на песок и валится сверху.

— Мое саморазрушение — это яд, — со стоном заявляет он.