Ночная смена - Энни Краун

На этот раз у Винсента нет ответа. Он просто хмыкает в той манере «да, ладно», которая говорит, что он думает, что я лгунья. Полагаю, он просто скромничает, но по шее ползет румянец, который заставляет задуматься, действительно ли он взволнован похвалой. Я знаю, сколько мужества нужно, чтобы позволить кому-то вот так прикоснуться к тебе губами. Я помню, как нервничала из-за того, что он собирался съесть меня, попробовать на вкус, понюхать, увидеть все вблизи. Несмотря на всю браваду и громкие речи, которые может вести Винсент, он тоже человек, и никогда не делал этого трезвым. Чтобы растопить лед, я спрашиваю:

— Это то, что ты имел в виду, сказав, что будешь учить меня анатомии человека? Потому что, если в конце этого будет викторина…

Винсент зажмуривается.

— Не смеши меня сейчас, Кендалл.

— …с одной из анатомических диаграмм…

— Я буду так зол на тебя.

— …и заполнить пробелы…

— Хорошо.

Винсент тянется к передней части джинсов, чтобы снова натянуть боксеры.

— Нет, подожди! — я хватаю его за запястья. — Прости, я остановлюсь. Обещаю.

Винсент, очевидно, достаточно силен, чтобы стряхнуть меня, но позволяет прижать его руки к бокам. Я одариваю его извиняющейся улыбкой. Затем, все еще сжимая запястья, я наклоняюсь и дарю мягкий, целомудренный поцелуй кончику прекрасного члена. Я не ожидаю особой реакции, но Винсент удивляет: у него перехватывает дыхание, сильные бедра напрягаются, а член дергается. У меня отвисает челюсть.

Когда я поднимаю взгляд на лицо Винсента, выражение смягчается, но он пытается разыграть это так, словно я только что не заставила содрогнуться все его тело одним легким прикосновением.

— Ты в порядке? — спрашиваю я так самодовольно, что вроде как ненавижу себя за это.

— В норме, — невозмутимо отвечает он.

Но когда я протягиваю руку и провожу подушечкой указательного пальца по головке члена, легко, как перышко, исследуя, Винсент сбрасывает маску хладнокровия и собранности, шипя так, словно обжегся.

— В тот раз я едва прикоснулась!

— Я прекрасно это понимаю, — говорит он сквозь стиснутые зубы. — Забудь о прелюдии, хорошо? Я уже настолько тверд, что это причиняет боль. Ты можешь просто…

Он многозначительно указывает на свою эрекцию.

Поскольку мне вроде как нравится наблюдать, как он корчится, я спрашиваю:

— Просто что?

Его глаза вспыхивают.

— Оближи его.

В этой команде есть некоторая резкость, намек на лопнувшее терпение, которая заставляет ни на что не обращать внимания. Но я не собираюсь показывать Винсенту, насколько мне это понравилось, потому что знаю: так и будет. Я пытаюсь усмирить его.

Итак, я наклоняюсь вперед и облизываю одну быструю, нежную полоску по всей длине, от основания до головки. Винсент издает тихое ворчание, но остается совершенно неподвижным. Я облизываю еще одну полоску, на этот раз чуть медленнее и с чуть большим нажимом, запоминая ощущение горячей кожи на языке и молясь, чтобы моя долговременная память сохранила это воспоминание в целости.

И затем, наконец, набираюсь смелости обхватить рукой член.

Я сразу же чувствую себя ребенком в детском зоопарке. Это совершенно абсурдная метафора, о которой я не буду сейчас думать, потому что последнее, что хочу сделать с этим милым мальчиком — это смеяться ему в промежность, пока держу член. Винсент накрывает мою руку своей. Я убеждена, что он прочитал мои мысли и решил, что время игр закончилось, но потом понимаю, что он не пытается остановить меня. Лишь показывает, насколько сильно хочет, чтобы я его обхватила.

Он просит сжать крепко. Действительно крепко. И когда использует мою руку, чтобы одним медленным движением двигать вверх-вниз по скользкому от слюны стволу, это грубее, чем я бы осмелилась. Я смотрю на него широко раскрытыми глазами.

— Разве не больно?

Его губы дергаются.

— Ты не сломаешь его, Холидей.