Ночная смена - Энни Краун

Он произносит мою фамилию так, словно это ласкательное слово, и там — на карнизе любимого книжного магазина, с членом Винсента Найта в руке — я получаю главное жизненное откровение.

Я больше не боюсь задавать глупые вопросы или выставлять себя глупой.

Я не позволю страху опозориться или заставить упустить то, что я действительно хочу сделать, например, напиться с Ниной и Харпер, или написать собственный любовный роман, или сделать минет парню, на котором полностью помешана. Это я даю волю нервам. Это я учусь откладывать гордость в сторону, ради нас обоих и напоминаю себе, что это Винсент. Он удручающе хорош в том, чтобы обличать меня в дерьме и нажимать на кнопки, но не собирается целенаправленно заставлять чувствовать стыд за то, что я делаю что-то странное или неправильное.

Итак, я крепко сжимаю его и один раз встряхиваю рукой, как он показывал.

В груди Винсента раздается одобрительный гул.

— Умничка.

Когда поднимаю взгляд, то обнаруживаю, что Винсент наблюдает за мной сквозь густые ресницы пьяными от желания глазами. Беззастенчивая признательность на его лице поражает, как рюмка текилы с верхней полки Нины, скользящая по горлу и разливающаяся внизу живота — сплошное тепло.

— Я много думала об этом, — признаюсь я шепотом. — О тебе.

— Я думаю о тебе все гребаное время, — говорит Винсент. — Вчера у меня был экзамен по химии, Кендалл. Я даже не занимался. Не мог. Я все думал о том, каким серьезным становится твой голос, когда читаешь стихи, и как морщится твой нос, когда злишься на меня, и какая ты на вкус.

Что-то сжимается в груди.

Это делает меня смелее. Я позволяю руке блуждать по твердым мышцам его бедер; по напряженным мышцам брюшного пресса; по нежной дорожке темных волос, которая начинается чуть ниже пупка и переходит в мягкую поросль у основания члена. Он резко вдыхает, когда костяшки пальцев касаются яиц. Я на мгновение испытываю стыд из-за того, что причинила ему боль — потому что все, что я знаю, насчет яичек, так это то, что ты не должен ходить вокруг да около и шлепать по ним, но Винсент протягивает руку, чтобы погладить меня по волосам.

— Ты в порядке, — говорит он. — Прости. Просто удивила.

В его глазах смутно читается мольба, которая заставляет снова поднять руку и очень осторожно обхватить яйца ладонью. Я немного перекатываю их, проверяя вес, отчего мышцы на бедрах и животе Винсента напрягаются.

Я и не подозревала, насколько отзывчивой может быть мужская анатомия. Это действительно тешит самолюбие.

— Так нормально? — спрашиваю я.

— Так чертовски нормально, — хрипло говорит Винсент. Думаю, он понимает, что я не шутила насчет того, что хотела получить какие-то указания. — Продолжай трогать их, или можешь… можешь прижаться к ним ртом…

— Вот так?

Я наклоняюсь и провожу языком по горячей коже.

Винсент резко втягивает воздух сквозь зубы.

— Ладно, это… это даже слишком хорошо.

Он обхватывает себя одной огромной рукой, полностью золотисто загорелой с проступающими венами, а другой рукой протягивает руку, чтобы поймать прядь волос, выбившуюся из моего пучка. Винсент надежно заправляет ее за ухо, задерживаясь кончиками пальцев на мгновение. Он просто… смотрит на меня.

— Что? — смущенно спрашиваю я, внезапно чувствуя, как горят щеки.

Он качает головой.

— Ты такая чертовски красивая.

Все мое тело наполняется чем-то, решительно отличным от вожделения. Я почти уверена, что выгляжу как помидор. Не знаю, что это говорит обо мне или о том, насколько сильно я привязана к Винсенту, что один комплимент способен превратить меня в лужицу чувств.

— Меньше сладких речей, больше действий, — ворчу я.

Винсент выгибает бровь, поглаживая себя одним медленным движением руки.

— Ты позволишь…?

Я бы позволила тебе абсолютно все — думается мне, но вместо этого отвечаю очень мягко:

— Да.

— Открой для меня ротик, Холидей, — шепчет Винсент.