Когда случились мы - И. Солис

Когда убили моего отца, казалось, что часть моей мамы тоже умерла. Через год после этого её депортировали, и мы больше никогда её не видели. Тогда я поняла, что никогда не хотела такой любви, как у них, потому что однажды она принесет такую же боль, как у них. Единственный раз, когда я открылась, это было ужасно; это было плохо. Но прямо сейчас я думаю, может быть, я смогу попробовать снова…

Я не хочу излишне драматизировать, но я обещаю себе прямо сейчас больше не принимать всё как должное, больше рисковать, перестать так чертовски бояться жить, любить.

Тот факт, что жизнь может закончиться так внезапно, — такая пугающая реальность. Вот так. От секунды к секунде.

Самолет снижается быстрее, чем я когда-либо испытывала — даже если это длится всего пару секунд, — и я даже не могу объяснить тот ужас, который я чувствую внутри, и то количество сожалений, которое наполняет мою душу. Я так крепко вцепляюсь в руку Генри, что завтра наверняка останутся синяки. Мысль о том, что на самом деле завтра может и не наступить, заставляет меня тихо заплакать.

Из всех способов, которыми, как я думала, я умру, авиакатастрофа не входила в их число. Но если этот самолет будет продолжать неконтролируемо шипеть и трястись, мы не выживем.

— Когда мы доберемся…до Нью-Йорка… — звучит так, будто Генри говорит сквозь стиснутые зубы, но это маска. Или, может быть, и то, и другое. Свет снова загорается, и мы оба оглядываем салон, прежде чем снова повернуться лицом друг к другу. — Ты покупаешь напитки.

Я поднимаю на него благодарный взгляд и неуверенно киваю. Я не уверена, делает ли он это для меня или для себя, но это не имеет значения. Это какое-то пугающее дерьмо. Я успеваю поймать испуганный взгляд в его глазах за секунду до того, как что-то грохочет, а затем свет снова гаснет.

Ничего не видно, кроме молнии за окном, вспыхивающей ослепительным белым сиянием и так же быстро исчезающей до следующего раунда, оставляя нас в полной темноте. Теперь погасли даже огни безопасности. Самолет падает, и люди кричат.

— Может быть…кофе? — спрашиваю я, задержав дыхание, когда понимаю, что мой голос остаётся ровным. Хотя в животе у меня полный бардак. Я не хочу блевать. Рвота в этой маске будет такой омерзительной. Разговор с ним помогает мне сохранять спокойствие.

— Договорились.

Он не видит слабой улыбки, которой я одариваю его, но представление о кофе с Генри отвлекает мои мысли на некоторое время. Я сосредотачиваюсь на его руке, сжимающей мою; иначе я начинают думать о Ферни, Соле и Винни и о том, как им придется похоронить меня, самую старшую, без наших папы или мамы, которые могли бы их утешить. Абуэлита не из тех добрых и пушистых бабушек, которые быстро говорят резкие слова и ещё быстрее обращаются с шанкрой. Она бы сказала им, что всё в порядке, смириться с этим. Об этом слишком страшно думать.

— Ты покупаешь… — я замолкаю, когда снова ударяет молния. И ещё раз. Сначала ярко, а потом становится совсем темно.

После того, что кажется вечностью, наступает ужасающий миг жуткой тишины, а затем… ничего. Мы снова набираем высоту. Облегчение длится недолго, потому что самолет странно раскачивается, и я снова начинаю говорить.

— Пиццу, — с трудом выговариваю я.

Свет снова включается. Его волосы больше не уложены так аккуратно, в чём, вероятно, моя вина, но почему-то он выглядит ещё лучше.

— Ты угощаешь меня пиццей, — заявляю я, внезапно почувствовав себя храброй.

Самолет выравнивается, и я задерживаю дыхание. Думаю, все на борту тоже. Как только полет снова становится плавным, я выдыхаю с облегчением и благодарностью за то, что это ещё не конец.

Генри приподнимает бровь.

— Как насчет суши?

Всё ещё держа его за руку, я смотрю на него.

— Никогда не пробовала, — я пожимаю одним плечом.

Карие глаза недоверчиво расширяются.

— Что?!