Лучше, чем навсегда - Селеста Брайар

Я достаю устройство из заднего кармана спортивных штанов, разблокировываю и протягиваю ему.

Его пальцы работают молниеносно, и когда он возвращает мне телефон, на экране высвечивается его контактная информация.

— Позвони мне, хорошо?

Уголки моего рта приподнимаются в улыбке.

— Хорошо.

Его губы в последний раз касаются моей щеки, а затем он выходит за дверь, направляясь Бог знает куда. Я не знаю, увижу ли я его снова. Когда люди уходят, они обычно не возвращаются. Я уже смирилась с тем, что люди уходят, как бы вы ни умоляли их остаться.

ГЛАВА 8

Хоккей? Я ведь ее почти не знаю

Хейз

Я изо всех сил стараюсь не обращать внимания на предупреждающие признаки колоссальной головной боли, но боль уже поселилась у меня за глазами. Гнев — это быстродействующее вещество внутри меня, и оно замыкает каждый нерв в моем теле.

Сегодня я не в своей тарелке, и тренер это заметил. За завтраком я не заметил, как прошло много времени. Это была первая тренировка, на которую я опоздал.

— Холлингс, что, черт возьми, с тобой происходит? — кричит тренер, в его тоне слышится раздражение.

Тренер гордится своей хоккейной командой. Его настоящее имя — Джон Лабановски. Он был центровым в «Теннесси Чейзерс», но ему пришлось уйти из команды после того, как он получил травму коленного сустава во время своего шестого сезона в НХЛ. Тренер был хорош, возможно, он был одним из лучших игроков, которых когда-либо видели Теннесси Чейзерс. Он очень вдохновил меня, когда я пришел в хоккей.

Я вынимаю капу и останавливаюсь на месте.

— Простите, тренер.

Он показывает пальцем, приглашая меня подойти. Черт.

Я провожу большим пальцем по стертым до крови костяшкам пальцев, которые все больше теряют цвет, по мере того как разочарование морщит мой лоб.

— Пожалуйста, скажи мне, что твой поздний вечер состоял из того, что ты нашел способ решить эту проблему с дочерью Талаверы.

— На самом деле так и было.

Руки тренера складываются в замок под щетинистым подбородком.

— Мне не нужно знать подробности, сынок, но я полагаю, что твой агент уже проинформировал тебя о том, что нужно делать?

— У нас был… довольно долгий разговор на эту тему, — стыдливо признаюсь я.

— Слушай, я рад, что команда начнет получать хорошую репутацию, но игра уже завтра, и, судя по всему, ты играешь не в полную силу, — резко бросает он, и его голос врезается в меня, как щелчок сотни скрипичных струн в пустом зале. — Я понимаю, что у тебя есть жизнь вне хоккея, но хоккей должен быть твоим основным занятием, центром твоего внимания. Ты это знаешь. Я был терпелив с тобой, снисходителен. Это привилегия.

Он прав. Это привилегия. Мне повезло, что я здесь, и я должен убедить хоккейный мир, что мое место в Жнецах. Я выложился на полную, чтобы попасть сюда. Я не могу позволить плохой прессе остановить меня. Я должен думать о своей репутации. Если я хочу сделать долгосрочную карьеру в НХЛ, мне придется провести ребрендинг своего имиджа, как и сказал мне Бристол.

Мне нужно убедить Айрис в необходимости отношений со мной. Она — мой билет, чтобы сохранить место в Жнецах. Она — мой билет, чтобы вернуть мое уважение. Но если я хочу, чтобы хоккей был в центре моего внимания, я не могу зацикливаться на каких-то досадных чувствах к ней.

— Он и есть центр моего внимания. Уверяю.

Тренер был для меня как отец, и все, что я хочу сделать, — это чтобы он и моя команда гордились мной. Все в Жнецах готовы дать мне шанс, несмотря на дурную славу, которую я им принес. Это моя жизнь. Это все, что имеет значение.

Его глаза внимательно изучают меня, и я чувствую себя образцом под его микроскопом.

— Поверю в это, когда увижу. Я без проблем понижу тебя до четвертой линии, слышишь? Не до второй, не до третьей, а до четвертой. Если ты будешь играть как недоучка, я позабочусь о том, чтобы твое игровое время сократилось вдвое.