Сестры - Наталья Невская (1999)

— Значит, правда, — плечи мужа поникли, руки обхватили голову, как будто она стала для него непосильно тяжелой. — А я все думал, что мерещится мне. — Он неожиданно улыбнулся. И такой светлой и беспомощной была его улыбка, что у Кати комок встал в горле и она подумала: все, это конец. — Дурак я.

— Кирюш, подожди, — залепетала Катя. — Все ерунда, я же люблю тебя, только тебя… — она протянула к нему руки, однако не решилась дотронуться.

— Только себя, Катенька, — Кирилл взял ее за запястья и отвел от себя такие любимые, такие нежные руки. — Только себя.

Он вдруг бодро поднялся, прошелся из угла в угол.

— Будь добра, выйди, пожалуйста, из комнаты, — тихо попросил.

Катя решила, что Кириллу просто нужно время — взять себя в руки, может, даже выплакаться, а потом он поцелует ее и обязательно простит, обязательно, а как же иначе, ведь у них семья, она жена ему, пусть немного непутевая, зато такой, как она, он больше не найдет.

Быстро кивнула и выскочила из комнаты. Решила отсидеться в ванной: уж очень не хотелось попадаться на глаза родителям, отвечать на неизбежные вопросы. Она дала Кириллу полчаса. Чтобы даром не терять время, приняла душ, вымыла голову и уложила волосы так, как, она знала, больше всего любит Кирилл: пышной гривой. Поскольку шумел фен, не услышала, как муж вышел в коридор, простился с ее родителями, ничего не стал им говорить, оставив их в полном недоумении, — Любовь Константиновну с недомытой тарелкой в руках и Никиту Владимировича в фартуке, с кухонным полотенцем, переброшенным через плечо, — подхватил дорожную сумку (немного вещей и книги, учебники) и покинул стены квартиры, которая совсем недолго была его домом.

Катя, конечно, потом громко плакала, ругала папу с мамой, что не позвали ее, как же могли, зачем отпустили. Однако на вопросы, что все-таки случилось, не отвечала. Из чего был сделан вывод, что виновата, видимо, она, что-то натворила. Затем Катя заперлась у себя в комнате и перестала отвечать вовсе. Делать нечего, решили Любовь Константиновна и Никита Владимирович, авось одумаются, молодые еще, горячие.

Спать легли рано, но долго не спалось. Как-то незаметно стали вспоминать свою молодость, как было трудно и вместе с тем весело. И почему-то так получалось, что самые счастливые годы приходились на суровый период их жизни: барак, небольшая комнатенка, третья дверь налево в длинном тусклом коридоре, общая кухня и удобства во дворе.

Кирилл тоже долго не спал в эту ночь. Он несколько часов бесцельно бродил по Москве, оттягивая момент возвращения домой, к своим родителям. Знал, что приятным оно не будет. Отец наверняка накинется сначала с расспросами, потом с нотациями, мать будет тихо сидеть в углу, уставясь или в пол, или на свои руки. И что делать? Стоять и покорно выслушивать ту ерунду, которую папа станет громогласно вываливать? И ведь ничего не объяснишь, ничего! И Катя, Катя, как же она могла? Все теперь кончено, и все было зря, все коту под хвост: и весна, и запах сирени, и ее блестящие счастливые глаза.

Щемило чувство утраты, дыхание становилось прерывистым, глаза щипало. И еще одна неясная мысль, скорее даже предощущение мысли, запоздалый отблеск озарения мучили Кирилла. Он точно знал, словно это знание было подарено ему свыше, что упустил нечто важное, проворонил, проглядел. И это вовсе не Катины шашни с Артемом, а что-то гораздо более значительное и глубокое. Но вот что именно, как ни старался, понять не мог. И это окончательно изводило его. Весь вечер он неустанно спрашивал себя, что же еще он в своей жизни не увидел, но ответа не находил, а только точно и бесповоротно понимал: прошляпил.

21

Лето наступило стремительно. Сразу стало жарко, душно… Дожди, вконец надоевшие ранней весной, теперь вспоминались как благодать. Асфальт сделался мягким, а воздух превратился в смесь пыли и жара. Москву окутала желтая удушающая пелена.