Бог Ярости - Рина Кент

Если бы он попросил взамен мою жизнь, я бы выложил ему свои кишки на блюдечке.

Я не хочу жить без него.

Я не могу жить без него.

— Что я говорил, папа? — ужасно спокойный голос Лэндона прорывается сквозь удушающую тишину. Он звучит собранно, но я никогда в жизни не видел его взволнованным. Я никогда не видел, чтобы всемогущий Лэндон Кинг дрожал от ярости, как тогда, когда я показал ему то видео.

Я показал его Астрид и Леви, как только Брэна увезли на каталке на срочную операцию. Им пришлось вызвать какого-то крутого хирурга, специализирующегося на восстановлении нервов.

Мой Брэн держал эту боль при себе восемь гребаных лет, чтобы защитить их — своих гребаных родителей, брата и сестру и весь мир. Я, блять, не филантроп. Я сунул им в лицо это видео, чтобы они увидели боль, которая стала настолько сильной, что ему пришлось резать себя, чтобы покончить с ней.

Я стоял и смотрел, как он засовывает кусок стекла себе в шею, и чувствовал, как мир накренился вокруг своей оси под моими ногами.

Его тело было не единственным, что упало на землю. Мой рассудок тоже, и он все еще там, барахтаясь в его крови, задыхаясь и не в силах подняться обратно.

Астрид упала в обморок, увидев это видео. Леви выглядел так, будто его сейчас стошнит, но он, как и я, досмотрел его до конца.

Лэндон трясся от ярости. Его лицо было красным, кулак сжимался и разжимался, а верхняя губа приподнялась в оскале, как сейчас.

— Что, блять, я говорил, папа? — повторил он отрывистым тоном. — Я говорил, что ты не должен перед ним заискивать. Я говорил, что он гребаный айсберг, который скрывает больше, чем показывает. Говорил, что его нужно, блять, подтолкнуть, но нет. Ты верил в пространство. Ты верил в то, что с ним нужно обращаться в перчатках, в мир, любовь и гребаное понимание. Посмотри, к чему это привело!

— Понизь свой гребаный голос, — Леви смотрит на него, а Астрид и Глин рыдают в унисон где-то на заднем плане.

Я не смотрю на них. Не могу.

Поэтому я сосредотачиваюсь на ярости Лэндона. Потому что она говорит с моей.

— Я не буду понижать свой гребаный голос, — он трясется, напрягая мускулы, и на шее едва не проступают вены. — Он мой брат-близнец. Моя вторая половина. Ты не понимаешь, папа. Он… он моя. Другая. Половина. И я не смог быть рядом, чтобы остановить его от попытки покончить с собственной гребаной жизнью. Я не смог быть рядом, когда все стало слишком. Он оттолкнул меня, и я думал, что он ненавидит меня. Все это время я не понимал, что на самом деле он ненавидел себя.

Мой израненный кулак сжимается, пока я не чувствую жжение от ран и не удерживаю пальцы на месте.

Леви сжимает Лэндона за плечи.

— Если кого и следует винить, так это меня. Я подвел его как отец. Это не твоя вина, Лэн. Ты не мог знать.

— Конечно, мог. Я его брат-близнец. Что толку в том, что меня называют гением, если я не смог спасти единственного человека, который имеет значение?

— Никто из вас не мог знать, — я говорю голосом, который звучит далеко даже для моих ушей. — Он сделал своей миссией прятаться за фасадом и притворяться, что с ним все в порядке. Если — когда — он очнется, ты не будешь играть перед ним в эту игру с обвинениями. Это только заставит его чувствовать себя виноватым. Он и так уже всю жизнь испытывает подобные чувства, так что тебе лучше взять себя в руки, когда ты его увидишь.

Леви безвольно опускает руки по бокам, на его обезумевшем лице появляется страдальческое выражение.

Лэндон бросает на меня свой безумный взгляд, затем тычет пальцем мне в грудь.

— Какого черта ты его не остановил? Ты же был там. Почему ты, блять, не смог остановить его, ты, бесполезная трата гребаного человеческого пространства!

— Лэндон! — Леви оттаскивает его от меня. — Николай — причина, по которой он еще дышит. Твой брат мог сделать это в месте, спрятанном от посторонних глаз, и было бы уже слишком поздно, когда кто-нибудь нашел бы его…