Бог Ярости - Рина Кент

Я так ревновал к Лэну, так преисполнился зависти, что начал отдаляться от него. Я винил его в том, что меня сломали. Я ненавидел его за то, что не был похож на него. Я презирал его за то, что у него было все, а у меня — ничего.

Это было колоссально иррационально, но у глупого, раздражительного пятнадцатилетнего меня не было логики.

Самой большой моей ошибкой было высказать Грейс свое недовольство по поводу Лэна. Она вцепилась в это, как гиена, и привела меня именно туда, куда хотела.

Беспомощный. Безнадежный. Использованный.

С тех пор я был погружен в чернильную точку на своей руке, на которую смотрел все то время, пока она трахалась со мной. Пока я кричал и умолял ее остановиться. Как гребаный слабак.

Я мог бы бороться с ней или оттолкнуть ее. У меня начался период полового созревания, и я определенно был физически сильнее ее. Но я был слишком растерян, слишком захвачен вниманием, которое она мне оказывала, слишком напуган и в ужасе от мысли, что ненавижу идею секса в общем.

Причина, по которой я резал левую руку, в том, что именно этой рукой я обхватил ее затылок, когда целовал в тот день. Когда я дал ей возможность основательно надругаться надо мной.

У меня часто возникали фантазии о том, как я отрезаю эту руку. Разрубаю ее на куски. Достаю раковый орган, подписавший свидетельство о моей душевной смерти.

Причина, по которой я каждый день публиковал истории с #NewDay, заключалась в том, что я гордился тем, что пережил еще один день, что не позволил своей голове взять верх над собой и столкнуть меня с обрыва моего здравомыслия.

Прошло уже более восьми лет, но я до сих пор не могу избавиться от чернил и тошноты, которые захлестнули меня во время всего этого.

Я так хорошо помню тот день. Выбравшись из ее квартиры, я бродил по улицам под дождем с ошарашенным выражением лица. Несмотря на то, что вымок до нитки, я чувствовал не физический дискомфорт.

Нет.

Я промерз, промерз и промерз до самого своего проклятого разума.

Придя домой, я простоял под душем два часа. Но меня омывала не вода.

Черные чернила лились сверху, застилая глаза, нос и уши и застревая в горле, пока меня снова и снова не рвало на пол в душе. В какой-то момент я начал задыхаться. Все это время сильный цветочный парфюм забивал мои ноздри и мое гребаное горло, а ее красные гребаные ногти душили меня.

Я не пошел в свою постель. Я не мог.

Всякий раз, когда я двигался, я чувствовал ее призрак прямо за собой, с гоготом и воркованием, ее ногти впивались в мою руку.

Я боялся, что она сделает это снова.

Поэтому я побежал в комнату Лэна. Иронично, ведь именно я потребовал за два года до этого, чтобы у нас были разные комнаты. Лэн никогда этого не хотел и стал очень мелочным.

Однако, когда я стоял в дверях, он сразу понял, что что-то не так. Он вскочил с кровати и спросил, в чем дело.

Я прошептал:

— Ничего. Можешь меня обнять?

В тот момент, когда его руки обхватили меня, я сломался. Я плакал у него на груди так долго, что, кажется, потерял сознание.

Брат держал меня в своих руках, и, хотя он не умеет успокаивать людей, он все время гладил меня по спине. Он отнес меня в свою кровать и дал мне уснуть в его объятиях.

Он прошептал:

— Скажи мне, кто сделал это с тобой, чтобы я мог прикончить его.

Тогда он впервые в жизни умолял меня.

Я не стал рассказывать ему о настоящей причине. Вместо этого я излил душу о том, как мне тяжело дается искусство, школа и внимание. Я также признался вслух, что ненавижу то, что не такой сильный, как он.

На какое-то время это сработало, но я не думаю, что он мне поверил.

Потом этап экспериментов, через который я прошел, кольнул меня в задницу, и некоторые гомофобы начали издеваться надо мной и обзывать.