Протокол «Сигма» - Ладлэм Роберт (2008)

— Даже Черчилль и Рузвельт — вам, несомненно, известно, что Гиммлер в мае сорок четвертого года обращался к ним с предложением. Он был готов продать союзникам всех до одного евреев, находившихся на территории, контролируемой нацистами, если бы союзники дали немцам по одному грузовику за каждую сотню евреев. Нацисты обещали сразу демонтировать все газовые камеры и перестать убивать евреев — все это ради грузовиков, которые они могли бы использовать против русских. Евреи были выставлены на продажу — но на них не нашлось покупателей! Рузвельт и Черчилль сказали: нет, они не станут продавать свои души дьяволу. Легко ли им было дать такой ответ? Они могли спасти миллион европейских евреев, но не сделали этого. Среди еврейских лидеров были люди, отчаянно желавшие осуществить этот план. Сами понимаете, что, если рассуждать с позиций этики, это было весьма и весьма непросто, согласны? — Зонненфельд говорил чуть ли не яростно. — В наши дни легко рассуждать насчет чистых рук. Но результат заключается в том, что вы сегодня сидите здесь. Вы существуете только потому, что ваш отец совершил сомнительную сделку, чтобы спасти свою жизнь.

В памяти Бена снова мелькнул отец, сначала старый и хилый, каким он видел его в Бедфорде, а затем молодой красавец с той давней фотографии. Какие превратности судьбы пришлось ему преодолеть, чтобы стать тем, кем он стал? Бен не мог даже помыслить об этом. И все же, неужели отец на самом деле считал себя обязанным скрывать это? И что еще он скрывал?

— Но тем не менее это не дает ответа на вопрос, почему его имя оказалось на данном документе, — Бен заставил себя вернуться к началу разговора, — и почему он назван офицером СС...

— Уверен, что это только имя.

— Но что это может означать?

— Много ли вы знаете о своем отце?

“Хороший вопрос”, — подумал Бен. А вслух сказал:

— Похоже, что чем дальше, тем меньше. — Макс Хартман, могущественный и внушающий страх, уверенный в себе, как многоопытный гладиатор, проводит заседание правления. Высоко подбрасывает шестилетнего Бена над головой. Читает за завтраком “Файнэншнл таймс” — отдаленный и недостягаемый. Чего я только не делал, чтобы заслужить его любовь, его уважение! И как тепло мне становилось после его мимолетного одобрения, что, впрочем, случалось очень редко. Какую загадку всегда представлял собой этот человек.

— Кое-что я могу вам сообщить, — бесстрастно произнес Зонненфельд. — Когда ваш отец был еще совсем молодым человеком, он уже стал своего рода легендой в финансовых кругах Германии. О нем говорили как о гении. Но он был евреем. В начале войны, когда евреев высылали из страны, ему предоставили возможность трудиться в Рейхсбанке, где он разрабатывал запутанные финансовые схемы, позволявшие нацистам обходить установленную союзниками блокаду. И эсэсовское звание ему дали как своеобразную охранную грамоту.

— Выходит, мой отец в некотором смысле помогал финансировать нацистский режим, — без выражения проронил Бен. Это ни в коей мере не оказалось для него неожиданностью, но тем не менее он ощутил резкий спазм в желудке, услышав подтверждение.

— К сожалению, да. Я уверен, что для этого имелись серьезные причины — его фактически вынудили, и у него просто не было никакого выбора. И, как само собой разумеющееся, его включили в этот самый проект “Сигма”. — Зонненфельд снова сделал паузу, пристально разглядывая лицо Бена. — Я думаю, что вы не очень хорошо умеете различать оттенки серого цвета.

— Странные рассуждения для охотника за нацистами.

— А вы снова рассуждаете как поверхностный журналист, — отозвался Зонненфельд. — Я борюсь за справедливое правосудие, а в борьбе за правосудие необходимо уметь отличать вынужденное от добровольного, проступок от преступления. Не впадайте в распространенную ошибку: пребывание в затруднительных обстоятельствах никому не помогает проявить свои лучшие качества.