Тривейн - Ладлэм Роберт (1995)

— И последнее, о чем я хотел бы сказать, — продолжал Алан. — Все данные относительно авиапромышленного лобби — вранье! У них на все готовы ответы. Они старались убедить нас в том, что их доля в фондах лобби — максимум двадцать два процента. Но по данным самого лобби, компании принадлежат двадцать семь процентов, еще процентов двенадцать скрываются. Если бы я провел дополнительную проверку и связался с «Грин эйдженси» в Нью-Йорке, то нашел бы эти двенадцать процентов! Известно, что «Дженис» усиленно предлагала вложить в лобби минимум семь миллионов, но получила отказ... И вообще, доложу вам, лозунгов и ярлыков, которыми они прикрывают свои отношения, у них больше, чем в каталоге «Сирс рабак»!

«Да, ярлыки... Нация ярлыков», — подумал Тривейн.

— А кто руководит «Грин эйдженси» в Нью-Йорке?

— Арон Грин, — ответил Сэм Викарсон. — Филантроп, покровитель искусств, издатель собственных стихов. Превосходный человек!

— Мой единоверец, — добавил Алан Мартин. — Только он из «наших» в Бирмингеме, а не в Новой Англии, Коннектикут, — там, где мы, евреи, ели свою колбасу или получали по шее от поляков... Все это я записал.

Ярлыки, нация ярлыков...

Эндрю Тривейн сделал еще пометку на обороте конверта.

— Ничего себе, ценная информация, раби Мартин.

— И это после того, как вы убедились в моей эрудиции? Жестокий вы человек, господин председатель!

— Мы ценим вашу эрудицию, Сэм... Не так ли, Алан? Как ценим и ваш изысканный вкус при выборе подарков!

С этими словами Тривейн взял фонарик и нажал на спинной плавник акулы. Однако лампочка в пасти акулы почему-то не загорелась.

— Надо было купить батарейку. Так... Что же намерен сообщить наш ученый советник?

— Чепуху... Забавно, терпеть не могу это слово, а пользоваться им приходится часто. В данном случае оно самое подходящее...

Викарсон встал с кушетки, подошел к телевизору и побарабанил по нему пальцами.

— Что значит «чепуха»? — спросил Тривейн.

— Есть такой термин — no volotore. По крайней мере, это мой термин. — Викарсон повернулся и взглянул на Мартина и Тривейна. — Годдард пригласил сегодня юриста, но тот ни черта не понял, no volotore — ни черта не смог предложить... Правда, Годдард и пригласил-то его только для того, чтобы убедиться, что никаких противоречий с законом нет! Вот и все. И тот, конечно, мало что знает об этом деле.

— Господи, — сказал Мартин, — я опять ничего не понимаю!

— Глупый еврей! — Викарсон запустил в Мартина пустой пепельницей, которую тот ловко поймал левой рукой. — Да это просто прикрытие — наблюдатель, который смотрит на происходящее, словно судья! Он ловил нас на слове и задавал вопросы не по существу, потому что его больше всего интересовали формулировки... Понимаете? Он убедился, что у него не будет проблем. И попомните мое слово: сегодня не было сказано ничего такого, что можно было бы использовать в суде...

Закончив эту тираду, Викарсон откинулся на спинку кресла.

— Все это, конечно, очень хорошо, мистер Блэкстоун, — проговорил Тривейн, — но почему это вас беспокоит?

Тривейн специально сделал так, чтобы показать молодому Сэму, что он весь внимание.

— Очень просто, командир! Никто не пригласит юриста, и уж тем более из корпорации, никто не поставит его в столь сложную ситуацию, если только юрист не запуган до смерти. Спросите его о чем-либо — этот человек ничего не знает! Поверьте, мистер Тривейн, он и в самом деле знает меньше, чем мы!

— Вы начинаете применять тактику судьи Студебейкера, — заметил Тривейн, — больше рассуждаете на абстрактные темы...

— Ни в коей мере, мистер Тривейн. — Викарсон перестал расхаживать по кабинету и направился к кушетке.

Усевшись, поднял один из лежавших на чайном столике листков.