До рая подать рукой (сборник) - Дин Кунц (2001)

– Такие парни, как ты и конгрессмен, предпочитали прятаться за спиной Христа. Теперь это психология и самооценка.

– Программы, отталкивающиеся от Христа, получают слишком мало средств налогоплательщиков, чтобы даже изображать благочестие. – Громила выскользнул из-за стола, выпрямился во весь рост. – Ты же не собираешься взять деньги и не выполнить обещанного, так? Ты действительно задуришь голову его жене?

Ной пожал плечами:

– Она все равно мне не глянулась.

– Худосочная сука, не так ли?

– Сухая, как галета.

– Но для мужа она – пропуск в высшее общество. Значит, ты уйдешь отсюда и сделаешь все, что положено?

Ной вскинул брови:

– Что? Ты предлагаешь… ты хочешь, чтобы я отдал этот пакет с деньгами копам и подал на конгрессмена в суд?

На этот раз пацифист не улыбнулся.

– Наверное, мне следовало сказать: поступишь по-умному.

– Я просто хотел уточнить, – заверил его Ной.

– Как бы эти уточнения не привели тебя в гроб. – Змееносец развернулся и, покачиваясь, двинулся к выходу из таверны, демонстрируя всем желающим мастерство татуировщика.

Сидящие у стойки и за столиками ковбои повернулись, подгоняя его взглядами. Будь они истинными всадниками пурпурной зари, а не специалистами по компьютерным сетям и торговцами недвижимостью, один из них из принципа дал бы ему пинка.

Когда за пацифистом закрылась дверь, Ной попросил несостоявшуюся Минни повторить заказ.

Она принесла запотевшую бутылку «Дос Экиса» и спросила:

– Этот парень – бандит?

– Вроде того.

– А вы – коп.

– Бывший. Неужели заметно?

– Да. И на вас гавайская рубашка. Копы в штатском любят гавайские рубашки, потому что под ней легко спрятать пистолет.

– Ну, я под ней ничего не прячу, – солгал Ной, – за исключением пожелтевшей майки, которую следовало выбросить пять лет тому назад.

– Мой отец любил гавайские рубашки.

– Ваш отец – коп?

– Был, пока его не убили.

– Извините.

– Я – Френсина, меня назвали в честь песни «Зи-зи топ»[8].

– Почему многим копам прошлого нравилась «Зи-зи топ»? – спросил он.

– Может, в качестве антидота к тому дерьму, которое пели «Иглз»[9]?

Ной улыбнулся:

– Я думаю, ты в чем-то права, Френсина.

– Моя смена заканчивается в одиннадцать.

– Ты меня искушаешь, – признал он. – Но я женат.

Глянув на его руки и не обнаружив кольца, она спросила:

– Женат на чем?

– Теперь ты задаешь трудные вопросы.

– Не такие они и трудные, если быть честным с самим собой.

Ноя так увлекли ее тело и красота, что до этого момента он не замечал доброты, которой светились глаза Френсины.

– Может, на жалости к себе, – попытался он назвать свою суженую.

– Только не ты, – не согласилась девушка, словно хорошо его знала. – Скорее это злость.

– Как называется этот бар, «Огненная вода» или «Философия»?

– После того как слушаешь кантри-мюзик с утра до вечера каждый день, поневоле начнешь философствовать.

– Черт, из тебя вышла бы отличная Минни, – он говорил от души.

– Ты, должно быть, такой же, как мой отец. Та же гордость. Честь, как он говорил. Но в наши дни честь – это для неудачников, вот ты и наливаешься злостью.

Он смотрел на нее, искал ответ и не находил. В добавление к доброте он увидел в ее глазах и грусть, от которой защемило сердце.

– Тебя зовут к другому столику.

Она продолжала смотреть Ною в глаза.

– Если когда-нибудь разведешься, ты знаешь, где я работаю.

Он проводил ее взглядом. Потом, между глотками, пристально изучал бутылку, словно пытался разглядеть за стеклом смысл жизни.

А когда в ней не осталось ни капли, ушел, оставив Френсине щедрые чаевые, превосходившие счет за две бутылки пива.