Источник - Джеймс А. Миченер (1965, 1993)

С помощью соратников он сорвал голову ягненка, затем уперся спиной в камень, пытаясь расшатать его и скатить по склону горы, но ничего не добился – камень продолжал стоять, насмехаясь над ним.

Смущенный и обеспокоенный, старик спустился по склону и в первый раз со дня соглашения вошел в Макор и через весь город направился к храму, чтобы увидеть все своими глазами. Теперь перед ним никто не танцевал, но он мог представить себе этот омерзительный обряд. Не скрывая отвращения, он покинул храмовую площадь и, найдя правителя Уриэля, обрушился на него с прямым вопросом:

– Ты дал убежище этой шлюхе Яэль?

– Женщина вошла в нашу общину.

– В вашем храме со шлюхами мужского и женского пола?

– Мы с незапамятных времен поклоняемся Астарте.

– И ты оправдываешь возведение камня в честь Эль-Шаддая? На вершине, отданной твоему собственному богу?

При этих словах Уриэль нахмурился. Никто не говорил ему о появлении нового камня, и, если он в самом деле там стоит, это может привести к неприятностям. Он знал о визитах мужчин и женщин ибри к храмовым проституткам и оправдывал их, потому что такого рода близость в целом вела к межрасовому обмену. Макор был заинтересован, чтобы земледельцы-ибри производили как можно больше зерна, и многовековой опыт доказал, что его может обеспечить лишь поклонение Астарте. Он знал и о появлении Яэль в Макоре и сам лично нашел ей пристанище у вдовца-хананея. Браки между двумя группами должны были способствовать ускорению ассимиляции. Он предполагал, что станет свидетелем, как еще несколько ибри обоснуются в пределах городских стен, и он будет только рад тому дню, когда и хананеи выйдут из города и начнут заключать браки с ибри. Уриэль видел, что у ибри очень привлекательные женщины, а потому считал, что его сограждане должны думать так же. Взаимный обмен женщинами был одним из традиционных путей, которыми новички становились частью города, и правитель надеялся, что этот процесс будет ускоряться.

Но поставить камень в честь чужого бога, тем более в святилище Баала, – это было нарушением всех норм и правил, и терпеть его было недопустимо. Собрав охрану, он вместе с Цадоком отправился на вершину горы. Когда два вождя по спиральной тропе поднялись к священному месту, они с равным отвращением уставились на новый менгир в честь Эль-Шаддая. Уриэль поразился, поскольку обязан был верить в верховенство Баала, который, как ему известно, весьма ревнивое божество. Цадок впал в ярость, поскольку предположение, что Эль-Шаддай не более чем очередной бог хананеев, представленный в виде камня, было унижением для бога ибри. К удивлению Уриэля, старый патриарх совершенно серьезно взялся сталкивать вниз водруженный камень, но только после того, как воины охраны разрыхлили копьями землю у подножия нового менгира, им удалось опрокинуть этот оскорбительный камень, который с грохотом полетел вниз по склону.

Стражники отошли, оставив Уриэля и Цадока наедине обсудить положение дел, и рассудительный старый ибри в разговоре с толковым молодым человеком в первый раз открыто дал понять, что между ними существуют фундаментальные расхождения.

ЦАДОК. Никогда впредь ты не должен давать разрешение моим ибри посещать ваших храмовых проституток.

УРИЭЛЬ. Придет день, и мы станем единым народом, будем жить вместе в мире и покое и поклоняться одним и тем же богам.

ЦАДОК. Я буду противостоять такому слиянию.

УРИЭЛЬ. Ты считаешь, что два наших народа могут жить бок о бок, ничего не давая друг другу и ничего не беря у другого?

ЦАДОК. Я считаю, что ты должен следовать за своими богами, а мы – за Эль-Шаддаем.

УРИЭЛЬ. Но ты только что помогал мне сбросить камень в честь своего же бога.

ЦАДОК. Как ты думаешь, почему я это сделал?

УРИЭЛЬ. Из уважения к Баалу, который правит этим городом.