Источник - Джеймс А. Миченер (1965, 1993)

Тем не менее и в этот час торжества над божками еврейских племен Яхве продолжал оставаться богом лишь этого колена. В годы царствования Саула и Соломона еще не пришло время открыто объявить народам Израиля, что их бог будет править повсеместно, и его воцарения пришлось ждать еще несколько столетий. Но теперь, в эпоху Давида, Яхве был признан богом всех евреев, от севера до юга, и договоры, которые он со времен Авраама заключал со своим избранным народом, были признаны обязательными даже для таких отдаленных мест, как Макор. Различные Эли – Элохимы, Элеоны и Эль-Шаддаи – теперь счастливо слились в облике своего великого последователя.

Но по мере того как росло величие Яхве, он все больше отдалялся. Теперь уже было невозможно прогуливаться с ним в оливковой роще. С того дня, как последний еврей в Макоре разговаривал со своим богом, прошло четыреста пятьдесят лет. Последний разговор состоялся у предводителя Эфера после разрушения ханаанского Макора. Когда искушение поклоняться Баалу стало слишком неодолимым, рыжеволосый военачальник решил увести своих евреев в нетронутые места, но в самый канун ухода Эль-Шаддай появился в последний раз и сказал:

– Разве я не привел вас в этот город и после всех трудностей не вручил его вам? Не на тебе ли лежит ответственность, чтобы принять все как есть и сотворить тут добро?

Итак, Эфер возвел новый город на руинах старого и сделал все, чтобы на полях вокруг него воцарилось процветание. И спустя годы, когда объединившиеся евреи под водительством Моисея с востока подошли к Иордану и пересекли его, они обнаружили в самых отдаленных уголках Ханаана маленькие поселения, подобные Макору, готовые признать Яхве.

Но далекая отчужденность Яхве, его непреклонное желание оставаться невидимым неизбежно привели к тому, что многие евреи стали испытывать тягу к более скромным божествам – они тем не менее давали каждому из них то тепло, которого уже не было в Яхве. Культ Баала продолжал процветать едва ли не по всему царству Давида. Во многих местах поклонялись Астарте, да и огненный бог, пожиравший детей, начал оживать. Временами казалось, что по всему царству у каждого зеленеющего дерева стоит свой алтарь.

Пока Удод и моавитянин говорили об этих вещах, в лунном свете появились две еврейские женщины, взбиравшиеся на гору. Женщины шли помолиться перед Баалом и не видели мужчин, сидящих по другую сторону склона, поскольку были заняты своими домашними проблемами, разрешить которые мог только Баал. Задыхаясь, они добрались до вершины. Женщина простерлась перед менгиром Баала, и Удод услышал, как, переводя дыхание, она молила бога:

– Баал… пусть мой муж Иеруббаал живым вернется с моря… пусть финикийцы не тронут его… защити его в Акко… великий Баал… верни мне мужа живым.

Две женщины молились еще несколько минут, помня о дружеских отношениях с древним богом. Когда они поднялись, оставив у подножия монолита свои скромные подношения, одна из них заметила Мешаба и вскрикнула. Тогда к ней подошел Удод. Женщина, узнав строителя, издала нервный смешок.

– Я увидела того человека, – сказала она, – и подумала, что этот раб пришел убить меня.

– Он никого не убивает, – заверил ее Удод.

В этих двух женщинах он узнал Леа и Мириам, двух домохозяек, которые в решении жизненно важных вопросов полагались на Яхве, но прибегали и к помощи Баала, когда возникали какие-то домашние проблемы.

– А ты о чем молилась, Мириам? – спросил Удод вторую женщину.

– Мой сын отправился в Иерусалим, и я молилась, чтобы царь Давид хорошо отнесся к нему и нашел ему место в армии.

– Так и будет, – пообещал Удод, и Мириам облегченно вздохнула, но после того, как женщины ушли, Удод сказал Мешабу: – Посиди здесь, пока я буду молиться.

Оставшись в одиночестве, Удод подошел к древнему камню и распростерся перед Баалом, выкладывая ему все те домашние дела, от которых хотел сбежать: