Источник - Джеймс А. Миченер (1965, 1993)

– Не сомневаюсь, что теперь вы знаете о нем больше, чем вчера, – сказала она.

Следующим утром на раскопках кипела работа, потому что Табари пообещал премию в десять фунтов любому, кто до отъезда Зодмана найдет что-нибудь интересное, и незадолго до полудня девушка из траншеи В разразилась криками: «Я выиграла! Я выиграла!»

– Помолчи! – цыкнул на нее Табари, чтобы крики раньше времени не привлекли внимание Зодмана, но, увидев находку девушки – остроконечный вавилонский шлем и наконечник копья, напоминавшие о тех днях, когда Навуходоносор покорил Макор и обратил в рабство большинство его жителей, – сам пришел в возбуждение и начал кричать: – Эй! Все сюда!

Протолкавшись между взволнованными зрителями, Зодман увидел загадочное оружие, которое наводило ужас на древний Макор, когда его владельцы врывались в город. Куллинейн сделал набросок и предоставил траншею в распоряжение фотографа.

Возвращаясь в офис, он без всякого удовольствия отметил, что команда в траншее А копает землю с торопливостью, чуждой научному подходу, и, конечно же, мелкие предметы могут пострадать. Он высказал свое неудовольствие Табари, но араб ответил:

– У нас десять лет, чтобы поразить ученых, – и всего одно утро на Пола Зодмана. Будь у меня сейчас совковая лопата, я бы пустил ее в ход.

И его замысел оправдал себя: мальчишка из траншеи А сделал одну из самых серьезных находок на холме.

– Что это? – спросил Зодман.

– Самая еврейская вещь из всех, что мы нашли, – объяснил Куллинейн. – Увенчанный рогами алтарь, жертвенник, о котором упоминается в Библии. Скорее всего, его датировка восходит к временам царя Давида. Он мог и сам приносить на нем жертвы, хотя сомневаюсь, что он бывал здесь.

Зодман опустился на колени, рассматривая старый каменный жертвенник. Тот обладал странными варварскими очертаниями, но принадлежал к тем временам, когда закладывались начала иудейской религии. На таком алтаре приносились первые жертвы единому Богу. Зодман бережно прикоснулся к старинному изделию и сказал:

– Вечером я улетаю. В Рим.

– Но вы же провели здесь всего два дня! – запротестовал Куллинейн.

– Больше времени я не мог вам уделить, – ответил занятой человек и по пути в аэропорт признался Веред и Куллинейну: – Эти два дня стоят двух лет моей жизни. Я никогда не забуду того, что увидел.

– Водзинского ребе? – не без ехидства спросила Веред.

– Нет. Израильского солдата.

Наступило молчание. Глубокое молчание.

– Две тысячи лет, – тихо произнес Зодман, – стоило еврею увидеть солдата, он понимал, что грядут плохие новости. Потому что солдат не мог быть евреем. Он был врагом. И не так уж мало – увидеть еврейского солдата, который стоит на своей земле, защищая евреев… а не преследуя их.

Снова воцарилось молчание.

В аэропорту Зодман обратился к своим спутникам:

– Вы творите чудеса. Прошлым вечером, поговорив с миссис Бар-Эль, я отказался от своей сентиментальной заинтересованности в замке. Докапывайтесь до скального основания. Вы прекрасная команда, и вам это под силу. – Помолчав, он ткнул пальцем в Табари: – А вот этого типа, Джон, думаю, тебе следует уволить. – У Веред перехватило дыхание, но Зодман, не меняя строгого выражения лица, продолжил: – У него не хватает научного подхода. Он не обращает внимания на детали.

– Его дядя Махмуд… – начал Куллинейн и осекся.

– Во-первых, он не заметил, что в лесу Уингейта стоят две вывески, – сказал Зодман. – А во-вторых, в тот первый вечер, когда все вы шептались в палатке, я пошел прогуляться на холм. Там меня окликнул сторож. «Тут нельзя ходить», – сказал он, и я спросил почему, тогда он объяснил, что на этом месте мистер Табари закопал греческую статую, чтобы завтра найти ее и порадовать какого-то чудака из Чикаго. – И с этими словами Зодман ушел на посадку.