Мастера мозаики - Жорж Санд (1838)

– Ого! – воскликнул Валерио. – Вот именно из-за него-то я и убегаю сейчас: меня ждут, я должен придумать костюмы. Отступать поздно. И тебя, Франческо, приглашают принять участие в весёлом празднестве.

– Приму приглашение с условием, что празднество начнётся только после Дня святого Марка – надеюсь, что тогда закончу мозаику на куполе.

– Я уже сказал им об этом и от твоего, и от своего имени, но, сам понимаешь, двести или триста молодых людей, жаждущих удовольствий, вряд ли вникнут в доводы одного человека, жаждущего работать. Они клянутся, что, если мы откажемся к ним присоединиться теперь же, празднество не состоится, а без меня и совсем ничего нельзя будет сделать. Кроме того, они меня упрекают в том, будто я их на всё это подбил и что много сделано затрат, а если мы затянем, то верх одержат другие братства, – одним словом, они всё так подстроили, что я дал согласие за нас обоих, и мы назначили день основания «Братства Ящерицы» через две недели. Начнём с состязаний в игре в кольца и великолепного ужина, на который каждый член братства должен пригласить молодую и прекрасную даму.

– Ты не думаешь, что эта глупая затея задержит твою работу?

– Да здравствует глупость! Но она не будет мне помехой, как только пробьёт час работы. Всему своё время, брат. Итак, я могу рассчитывать на тебя?

– Что ж, запиши меня и внеси за меня пай. Но я не приду на праздник: не хочу, чтобы говорили, будто оба брата Дзуккато развлекаются. Пусть все знают, что, если один развлекается, другой работает за двоих.

– Милый брат! – воскликнул Валерио, обнимая его. – Я буду работать за четверых накануне, и ты придёшь на праздник. Увидишь, какой будет чудесный праздник, настоящий народный праздник, – пусть никто не говорит, что только патриции имеют право забавляться, а подмастерья состоят лишь в богомольных братствах. Нет, нет! Ремесленнику не предназначено вечно терпеть лишения! Богачи воображают, будто мы существуем лишь для того, чтобы искупать их грехи. И ты, Бартоломео, будешь там – я запишу тебя. Тебе придётся поиздержаться. Нет у тебя денег, зато есть у меня, и я за тебя расплачусь. До свидания, дорогие друзья, до завтра. Любимый братец, ты ведь уже не скажешь, что я не внимаю твоим советам с тем почтением, какое должно питать к старшему брату? Ну-ка, признайся, ведь ты доволен мной?

С этими словами Валерио легко выпрыгнул на набережную у Дворца дожей[21] и скрылся за колоннадой, убегающей вдаль.

V

В тот же вечер, около полуночи, угрюмый и как никогда озабоченный Боцца, которому прискучила любовь, прискучила работа, прискучила жизнь, шёл большими шагами по пустынному берегу. Надвигалась гроза, поднялся ветер, волна била о мраморную набережную, и, казалось, таинственные голоса нашёптывали слова ненависти и проклятья под мрачными сводами старого дворца.

И вдруг он столкнулся с человеком, тяжёлые шаги которого далеко были слышны вокруг, но не могли вывести Боцца из задумчивости. При свете фонаря, привязанного к якорному причалу, Боцца и ночной прохожий узнали друг друга и, став лицом к лицу, смерили друг друга взглядом.

Бартоломео, подумав, что встречный задумал дурное, схватился за стилет; но, против ожидания, Винченцо Бьянкини (ибо это был он) учтиво приложил руку к берету и подошёл ближе.

Винченцо, под стать своему брату Доминику, был силён и злобен. Но внешность у него была не такая грубая, и он умел выказать довольно хорошие манеры, хотя был дурно воспитан. Был он невероятно хитёр, привык ко лжи, ибо ему приходилось отбиваться от позорящих его обвинений перед Советом Десяти[22], и, несомненно, из всех трёх Бьянкини Винченцо был всех опаснее.

– Мессер Бартоломео, – сказал он, – я возвращаюсь оттуда, где думал вас встретить, и очень рад, что вы не любопытны и не проскользнули туда украдкой, как я.

– Не понимаю, что вы хотите этим сказать, мессер Винченцо, – ответил Боцца с поклоном и попытался пройти.