Он изучил схему и снова сложил ее.

– Сюда, – кивнул он и отправился в путь.

Проход извивался, но оказался достаточно свободным, пока они не добрались до камеры, на четыре фута засыпанной костями, сваленными в кучи как попало, словно хлам.

Чтобы пробраться к выходу на другой стороне пещеры, им пришлось пробираться по костям.

– Это и есть то самое место, про которое Робби рассказывал нам вчера? – спросила Жас Гриффина.

– Похоже на то.

– Я не могу этого сделать, – заупрямилась Жас. – Не могу просто так топтать человеческие останки.

– Людей здесь нет, – невозмутимо произнесла монахиня. – Перед вами лишь покинутые ими оболочки.

– Можно вернуться. Жас, ты этого хочешь? – спросил Гриффин.

Жас закрыла глаза, подумала о брате и покачала головой:

– Нет. Пошли.

Гриффин протянул руку, и она ее взяла.

Они начали пробираться через горы костей, хруст и скрип которых казался Жас невыносимым.

– Тебе постоянно приходится делать это? – спросила Жас Гриффина. – Ты забираешься в гробницы и древние захоронения, имеешь дело с мертвецами, которые для тебя всего лишь исторические останки. Как тебе удалось привыкнуть к этому?

– Я не воспринимаю мумию, скелет или отдельные останки без мысли о том, что когда-то это был человек, у которого была семья, жизнь, надежды, неудачи. Если я перестану так думать… то превращусь в чудовище.

Они добрались до выхода, откуда шесть ступеней вели в другую камеру.

Когда первый луч фонаря Гриффина осветил пространство, Жас ахнула. Контрфорсные арки, колонны, алтарь, скамьи – все сделано из костей. Восхитительное произведение искусства. Часовня, посвященная мертвым, украшенная их останками. В альковах, где в обычной церкви располагаются витражные окна, красовались мозаичные сюжеты из обломков костей. Из костей была даже выложена копия круглого окна-розетки Нотр-Дам.

Но, несмотря на всю красоту, в воздухе стояло зловоние. Жас задохнулась от нестерпимого запаха. Ни в одном другом тоннеле подземелья она не чувствовала такого отвратительного запаха. Она знала, что это такое, но не понимала. Разлагающаяся плоть так пахнуть не могла, ведь этим костям сотни лет.

Жас посветила фонарем на стену и подошла ближе. На камне была выгравирована история, по которой можно было понять, что останки здесь собраны с кладбища Святых Непорочных. Ниже шли колонки с сотнями имен. Читая списки, Жас заранее знала, кого она должна найти. Но когда она увидела надпись, то поразилась.

Л’Этуаль.

Она постаралась посчитать. Ее дед родился в 1915 году. Если его отцу было лет двадцать, то рожден он был в конце восьмидесятых годов девятнадцатого века. Следовательно, ее прапрадед родился где-то в 1860 году. А его отец родился приблизительно в 1830 или 1840 году. Шестое поколение родилось в двадцатые годы девятнадцатого века. Стало быть, Л’Этуалей здесь поколений семь или восемь.

Она прикоснулась к надписи.

Воздух перед ней заколыхался. Жас почувствовала запах ладана и мирта. Она вдохнула глубже и определила запах лотоса и миндаля, и еще чего-то, соблазнительного и непонятного: странный аромат черепков Робби.

Она его знала, узнала.

Из темноты возникли призрачные существа. Юная Мари-Женевьева с Жилем, шепчущиеся между собой. Он говорил, что создал духи для нее, как подарок на прощанье.

Жас наклонилась, чтобы понюхать, но вместо духов ощутила запах реки в Нанте, где якобинские солдаты ждали, когда утонет Мари-Женевьева.

– Жас? Надо идти.

Видения исчезли.

Жас повернулась к Гриффину. Ей хотелось рассказать ему. Потом она вспомнила о монахине. Говорить об этом в присутствии незнакомого человека ей не хотелось.

Наконец через пять минут они нашли Робби в камере, где встретились накануне.

– Какое облегчение, – сказала Жас, подойдя к брату и крепко обняв его. Последние несколько часов казались невыносимыми.