Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь - Рафаэль Сабатини (1932, 1939)

На золотом пляже у Бонассолы он разделил свои скудные средства по полдуката на каждого, получив в ответ благодарность и благословения. Когда, облобызав его руки, гребцы разошлись, он в одиночестве поднялся в деревню. Там он нанял мула и проехал на нем миль двадцать вдоль побережья до самого Кьявари, где сменил мула на почтовую лошадь. С наступлением сумерек он был уже под стенами Генуи.

Звон к вечерней молитве Пресвятой Деве Марии уже раздавался с башен, когда Просперо приближался к Порто-дель‑Арко. Он подстегнул кобылу, чтобы миновать ворота, прежде чем они закроются. Невдалеке от него раздался звук другого колокола, резкий и настойчивый, словно наполненный угрозой. В колокол бил человек, ведущий нескольких запряженных в высокую повозку мулов. Сзади шли двое со странными, похожими на кошки орудиями в руках.

– Ты что, не слышал колокола? – проворчал один из них и, не дожидаясь ответа, потащился дальше.

Часовой, отдыхавший на ступенях караульного дома, без любопытства посмотрел на Просперо. Никто не окликнул его. В то время как вся Италия была объята огнем войны, здесь, в Генуе, казалось, вообще о ней не знали.

Просперо ехал по Виа-Джулья, мимо Сан-Доминико, по Кампетто, потом – по суживающимся улочкам, карабкающимся вверх к Сан-Сиро, где жил Сципион де Фиески, на которого он сейчас рассчитывал. По мере продвижения его охватывало гнетущее ощущение чего-то неестественного в городе, практически парализованном и безжизненном. Ощущение это возникло не только из-за безлюдности улиц, но еще и потому, что те, кого он встречал, двигались с поспешностью диких животных, стремящихся поскорее укрыться от врага. В этот теплый летний вечер на улице не было ни прохожих, ни гуляк, ни праздных компаний. Эхо от копыт его лошади лишь делало заметнее могильную тишину города. Наступающую темноту немного развеяли огни загоревшихся окошек и свет, лившийся из гостеприимно распахнутых дверей. Даже гостиницы казались вымершими, кроме одной, что у Сан-Доминико. Слепящий свет ее окон и буйное веселье выплескивались на черную пустую улицу. По крайней мере, здесь были живые и веселые люди, хотя Просперо показалось, что ликование их несколько чрезмерно. Шум резал его обострившийся слух и действовал на нервы, что, конечно, объяснялось общим состоянием романтической души Просперо. В этом веселье было что-то святотатственное. Просперо мысленно уподобил его хохоту упырей в покойницкой. И в этом он оказался существенно ближе к истине, чем смел предполагать.

Он выехал на площадь Кампетто, где все было тихо. Лошадь под ним внезапно приостановилась и свернула, чтобы обойти распростертое на земле тело человека. Просперо натянул поводья, спешился и наклонился над ним. Убедившись, что лежавший уже окоченел, он выпрямился.

Через площадь быстро шел человек. Единственное живое существо в поле зрения.

– Послушайте, – позвал его Просперо, – здесь лежит мертвый.

Прохожий даже не повернулся.

– Он пролежит теперь до утра, – отозвался он и загадочно добавил: – Они уже ушли.

Просперо этот ответ показался скорее бессмысленным, чем циничным. Он задумчиво смотрел вслед быстро удалявшемуся прохожему. Неужели при французском правительстве улицы не патрулируются? Потом ему пришло в голову, что, разбудив сейчас весь квартал, он не сможет уйти от расспросов. А этого ему совсем не хотелось. Поэтому он снова сел на лошадь и продолжил путь.

Наконец он добрался до дворца Фиески на Сан-Сиро. Тот был погружен в темноту, а широкие, обычно распахнутые двери сейчас были наглухо закрыты. Просперо поднял камень и стал колотить им в дверь, но ответило ему лишь эхо. Подождав несколько минут, он вновь постучал, и наконец внутри послышались шаркающие шаги. Лязг открываемого запора прозвучал в тишине как выстрел, и в большой двери открылась дверца поменьше. Лицо Просперо осветили фонарем, и послышался надтреснутый старческий голос:

– Что вам надо?