Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь - Рафаэль Сабатини (1932, 1939)

– А если нет, то назначьте выкуп. Или я должен сделать это сам? Две тысячи дукатов вас устроят?

– Две тысячи дукатов! Клянусь плотью Господа нашего, недешево же вы себя оцениваете!

– Естественно. Так вы согласны?

– Спокойнее, спокойнее, друг мой. Кто заплатит выкуп?

– Банк Святого Георгия. Я оставлю вам расписку прямо сейчас, прежде чем мы расстанемся.

Ломеллино усмехнулся и вздохнул.

– Поверьте, я был бы рад расстаться таким образом. Но… Вы сказали, что я боюсь отстаивать свои права, и тому есть причина. С Андреа Дориа шутки плохи.

– Вы хотите сказать, что отказываетесь? В таком случае мне придется поехать в замок, не так ли?

– Увы! Я ничем не могу вам помочь.

– Жаль. Но будь что будет. Одну минуту… – И он отступил вглубь каюты, будто что-то там оставил. Из темной глубины покоев до капитана донесся изумленный возглас: – Как? Это что еще такое?

Ломеллино прошел за ним в сумрачный угол.

– Что случилось?

– Я не могу найти… – Он не сказал, что именно, и только расхаживал из угла в угол.

– Подождите, я зажгу свет.

– Не надо! – Теперь Просперо стоял за спиной Ломеллино, и внезапно капитан «Моры» почувствовал, как руки пленника сдавили ему горло, а колено уперлось в позвоночник. – То, что я собираюсь проделать, лучше получается в темноте.

Могучие руки сжали его, будто тиски. Ломеллино не мог ни шевельнуться, ни подать голос. Он почувствовал, как Просперо свободной рукой подлез под его плащ в поисках кинжала. Полузадушенный, Ломеллино безуспешно пытался руками помешать нападавшему.

– Мне немного неловко, – пробормотал Просперо, – обращаться с вами столь бестактным образом. Право, лучше бы вы взяли дукаты. Поскольку я не собираюсь ночевать в Леричи ни при каких обстоятельствах.

Он оттащил свою жертву в угол каюты, к люку, ведущему в нижний отсек, который он открыл, едва войдя в каюту. В течение нескольких, казавшихся вечностью секунд, когда замысел его висел на волоске и все могло раскрыться, Просперо изо всех сил сжимал горло Ломеллино, пока тот не обмяк и не повис на руках нападавшего. Тут же ослабив хватку, Просперо положил бесчувственное тело на палубу.

На мгновение он опустился на колени, чтобы удостовериться, что капитан еще жив. Затем быстро снял капитанский пояс и меч, перевернул тело навзничь, развязал и снял плащ, а перевязью стянул руки жертвы за спиной. Он подтащил Ломеллино к зияющему люку. Вставлять капитану кляп он не стал: на это ушло бы слишком много времени, а Просперо не мог мешкать. Нужно было воспользоваться беспамятством капитана. Он бережно спустил тело по ступенькам, и обмякший Ломеллино остался сидеть у основания трапа. Закрыв люк, Просперо схватил плащ и портупею капитана, накинул плащ на плечи и уже на ходу застегнул пряжку портупеи.

Все нападение с начала до конца заняло не больше трех минут.

Надсмотрщик, дожидавшийся на нижней палубе, увидел высокую фигуру в плаще и плоской шапке, вышедшую из каюты и лениво спускающуюся по ступенькам. Алый плащ сверкнул в свете фонарей. Одна его пола закрывала нижнюю часть лица Просперо.

Надсмотрщик шагнул к нему.

– Все готово, капитан.

– Тогда вперед, – произнес приглушенный голос.

Взмахом руки Просперо приказал надсмотрщику следовать за ним.

Тот спустился по кормовому трапу в баркас и взялся за румпель. Просперо занял место рядом с ним.

Надсмотрщик ждал.

– А мессир Просперо? – поинтересовался он.

– Отчаливай! – послышалась из-под плаща резкая команда.

Если все это и показалось надсмотрщику странным, он почел за лучшее воздержаться от замечаний.

Баркас оттолкнули от борта галеры, весла вставили в уключины, и суденышко направилось к берегу. Примерно на полпути, менее чем в четверти мили от галер Филиппино, кормовые огни которых были едва видны в ночи, человек в плаще потянулся и схватил лежащую на румпеле руку надсмотрщика.

– Поворачивай! – раздался приказ.