Флэшмен и краснокожие - Джордж Макдоналд Фрейзер (1982)

Справа от меня девица уже приближалась к деревьям, возле которых виднелось несколько индейцев, но если судить по звукам, в лесу их было в тысячу раз больше. Все они, ясное дело, спешили с места первой схватки, чтобы устроить нашему юному генералу горячий прием. Слева я видел пока троих шайенов, но зная их, не сомневался, что этим не ограничится. Боже правый, Кастеру надо было постараться, чтобы выбрать такое неудачное время для визита. Трое шайенов подъехали к реке, шагах в пятидесяти от меня, и вступили в оживленную беседу с двумя пешими сиу, указывавшими на брод и явно утверждавшими, что конные солдаты скоро пересекут его и обрушатся на беззащитную деревню. Тут из-за типи появляется тот самый древний певец, ведя в поводу мустанга.

– Вперед! Вперед, лакота! Длинные Ножи идут! Солнце светит на сокола и добычу! Ху-хей! Сегодня хороший день, чтобы умереть!

Будь я на месте шайенов, плюнул бы старому рифмоплету в глаза – они же не лакота, с какой стати им умирать? Но это был мой шанс. Я глянул через реку: Седьмой кавалерийский мчался по оврагу, и насколько можно было судить, чем глубже они продвинутся, тем сильнее будут прикрыты деревьями на берегу. Горн пел, с нашего берега защелкали выстрелы. Трое шайенов свернули дебаты и порысили к броду. Мой старикан ковылял туда же, взывая к двум безлошадным: возьмите, мол, скакуна – и вперед, на сабли. Я набрал в грудь воздуха и побежал.

Старый дурень даже не подозревал о моем присутствии, пока я не оказался на спине лошади. Мне потребовалось секунд десять, может, даже меньше, но за это время я успел осознать, что из-за ноющих после пережитых мучений членов, а главное, по вине чрезмерного в последние годы увлечения обильной едой, выпивкой, сигарами и прочими излишествами совсем растерял былую форму. Устрой мы состязания, старый хрыч обошел бы меня как стоячего, ей-богу. Но он не замечал ничего, вопя во все горло:

– Эй, Теленок! Куцая Лошадь! Бешеный Волк! Вот мустанг! Пусть один из вас сядет на него и крушит бледнолицых! Благословляю вас!

Ну или что-то в этом роде.

Я ухватился за гриву и двинул пятками по бокам. Где-то справа от меня бежали люди, шайены целеустремленно скакали к броду, над рекой свистели пули. Впереди был скрытый среди тополей брод, ведущий к оврагу. За спиной раздался голос старого дурня:

– Вперед, лакота! Вот отважное сердце! Посмотрите, как скачет он навстречу Длинным Ножам!

Ему явно показалось, что я – один из его парней. Трое шайенов тоже спешили – все вчетвером, более или менее ровной линией, мы мчались к броду: трое в раскраске и перьях, с копьями и ружьями, четвертый – в белой манишке и мятом смокинге. Индейцы, видимо, тоже сочли меня за своего, поскольку, по мере того как траектории нашего движения сближались, удостаивали меня только равнодушных взглядов.

Это были храбрые парни, вынужден отдать должное, ибо в одиночку скакали против половины полка, и знали это. Если бы из индейцев ваяли статуи, я предложил бы кандидатуры тех трех шайенов, так как если кто и повернул ход боя на Жирных Травах, так это они. Поймите правильно: я не утверждаю, что форсируй Кастер брод, он непременно выиграл бы сражение. Это сомнительно. Ему в любом случае наступила бы крышка. Но первые гвозди в эту крышку заколотили Чалый Конь, Теленок и Куцая Лошадь, и – в какой-то мере, ваш покорный слуга, поскольку наше стремительное появление у брода вызвало среди кавалеристов заминку. Ручаться не берусь – все что помню, это как мой мустанг, опередив шайенов, зашлепал по воде, а я, подняв глаза, обнаружил с удивлением, что солдаты в овраге спешиваются и готовят к стрельбе свои карабины. Шли ли за мной шайены или остановились[261], не знаю, потому как не оборачивался. Когда я выбрался на берег, вокруг пчелиным роем жужжали пули, а не далее как в двадцати шагах скаут-арикара и один из кавалеристов брали меня на мушку.

– Не стреляйте! – ору. – Это же я! Я белый! Отставить!