Флэшмен и краснокожие - Джордж Макдоналд Фрейзер (1982)

Очевидно было одно – пока кутерьма и веселье разворачиваются к югу и востоку от форта, на северной стороне не осталось ни одного воина. А еще за время нашей обороны стен я подметил одну любопытную вещь: когда падал подстреленный индеец, его мустанг, как правило, оставался рядом с телом. Ну, ничего диковинного в этом нет, любой кавалерист знает: при Балаклаве, под градом русской картечи, мне в память запала картина, как по крайней мере несколько скакунов останавливались, тыча мордами в своих упавших всадников. Эти же краснокожие со своими конями были ближе, чем любовники. После атаки на северо-восточный угол у стен остались стоять три или четыре мустанга. Понурив голову, они растерянно топтались рядом с телами убитых индейцев, и я не сомневался, что лошади и до сих пор там. Я могу вылезти через окно на северной стороне, вскочить в седло и, обогнув форт, добраться до экипажей у реки с запада, пока Грэттен с парнями будет отвлекать индейцев на востоке, собирая на себя все стрелы.

Я бросил последний взгляд, чтобы убедиться, не горит ли еще северо-восточная башня, и когда второй фургон под вой индейцев вылетел из ворот, пробежал по восточному парапету до последней из комнат верхнего яруса северной стены. Подбежав к окну, я осторожно выглянул: в поле зрения ни души, а внизу, у груды красных тел, стоят два индейских мустанга! «Всегда же тебе везет, старина Флэши», – думаю я, собираясь забраться на подоконник. И тут комната затряслась, как спичечный коробок в руках великана, от жуткого грохота заложило уши, и вот я лечу, лечу, лечу сквозь густой смрад или пыль и грохаюсь оземь с такой силой, что перехватывает дух, а левую лодыжку пронизывает острая боль.

Думаю, именно боль не дала мне потерять сознание. В воздухе кружилось облако пыли; пытаясь подняться на четвереньки, я закашлялся. Несколько секунд голова кружилась так, что я ничего не видел, но потом в глаза хлынул свет из открытой двери. К ней я и пополз. Было понятно, что я оказался на полу комнаты нижнего этажа – потолок обрушился, вокруг разломанные брусья и доски. Добравшись до двери, я выполз наружу.

Западная часть форта превратилась в ад. Я понимал, что произошел взрыв порохового склада, разрушивший большую часть северо-западного угла, но комнаты северной стороны тоже горели, и крытая тростником анфилада двора также занялась пламенем. Надвратная стена уцелела, но на дальнем ее конце в башне хранилось еще восемьдесят бочонков пороха, и, с учетом рассыпающих искры обломков, взрыва можно было ожидать в любую секунду. Я бросился бежать, но тут же упал, ступив на больную ногу, и на карачках пополз, кашляя, поминая черта и, разумеется, вознося молитвы, через полосу густого дыма. Треск горящего дерева слышался, казалось, отовсюду, но не далее как в двадцати шагах чернел распахнутый зев ворот, и мне нужно было только добраться до него прежде, нежели рванет вторая мина или сознание покинет меня.

В тот день я кое-чему научился: если у тебя сломана или вывихнута нога, а передвигаться надо быстро, то не ползи, а катись. При каждом обороте нога будет напоминать о себе, особенно если путь усеян тлеющими обломками, но при удаче ты достигнешь цели. Не знаю, сколько это заняло времени – может быть, всего минуту, хотя мне она показалась вечностью. Я стонал от боли и кричал от страха. Одежда на мне тлела, но я хотя бы мог видеть слезящимися глазами прерию, расстилавшуюся за воротами. Наполовину встав, я буквально прогарцевал под аркой; помню массивные железные петли, за которые цеплялся, подтягивая свое тело на руках, потом снова стало можно катиться. Даже выбравшись за ворота, я, в пыли с головы до ног, продолжал стремиться вперед, в горячей надежде убраться подальше от этого ужаса.