Спартак - Рафаэлло Джованьоли (1874)

Сделав знак, чтобы подняли и увели Сильвия Гордения, которому оставили последнюю надежду для того, чтобы он не оглашал улицу воплями, Крикс вышел в сопровождении гладиаторов, тащивших полумертвого от страха отпущенника; он не сопротивлялся, не произнес ни слова.

Один из гладиаторов остался, чтобы расплатиться с Лутацией за кушанья и вино; остальные, повернув направо от таверны, стали подыматься по грязному извилистому переулку, заканчивавшемуся у городской стены, за которой начиналось открытое поле.

Здесь гладиаторы остановились. Сильвий Гордений бросился на колени и начал плакать, моля гладиаторов о пощаде.

– Хочешь ты, подлый трус, сразиться с кем-нибудь из нас равным оружием? – спросил Брезовир отпущенника, когда тот умолк в отчаянии.

– Пожалейте! Пожалейте!.. Ради детей моих молю о милосердии!

– У нас нет детей! – вскричал один из гладиаторов.

– Мы обречены никогда не иметь семьи! – сказал другой.

– Так ты способен только прятаться и шпионить? – сказал Брезовир. – Честно сражаться ты не умеешь?

– Пощадите!.. Помилуйте!.. Умоляю!..

– Так иди же в ад, трус! – крикнул Брезовир, вонзив ему в грудь короткий меч.

– И пусть с тобой погибнут все подлые предатели, у которых нет ни чести, ни доблести! – сказал Торквато, дважды поразив мечом упавшего.

Гладиаторы окружили умирающего и молча следили за его последними судорогами; лица их были задумчивы и мрачны. Брезовир и Торквато несколько раз воткнули клинки в землю, чтобы стереть с мечей кровь, пока она еще не запеклась, и вложили их в ножны.

Затем все двадцать гладиаторов, серьезные и молчаливые, вышли через пустынный переулок на более оживленные улицы Рима.

…Через неделю после описанных здесь событий, вечером, в час первого факела, со стороны Аппиевой дороги[128] в Рим въехал через Капенские ворота всадник, закутанный в плащ, представлявший лишь слабую защиту от дождя, который лил уже несколько часов без перерыва, затопив улицы города. У Капенских ворот всегда было очень людно: они выходили на Аппиеву дорогу, эту царицу дорог, ибо от нее ответвлялись дороги, которые вели в Сетию, Капую, Кумы, Салерн, Беневент, Брундизий и Самний. Сторожа у Капенских ворот, привыкшие видеть, как прибывают и выходят во все часы дня и ночи люди любого сословия то пешком, то верхом, то в носилках, в колесницах и в паланкинах, запряженных двумя мулами, тем не менее удивились, глядя на всадника и его скакуна: оба были в поту, измучены долгой дорогой, забрызганы грязью.

Миновав ворота, лошадь, пришпоренная всадником, помчалась во весь опор, и стража слышала, как удалялось и наконец затерялось вдали эхо от звонкого топота копыт по мостовой.

Вскоре лошадь проскакала по Священной улице и остановилась у дома Эвтибиды. Всадник соскочил с коня и, схватив бронзовый молоток, висевший у двери, несколько раз сильно ударил им. В ответ раздался лай собаки – без сторожевого пса не обходился ни один римский дом.

Через минуту всадник, стряхивая воду с намокшего плаща, услышал шаги привратника – он шел по двору, громко окликая собаку, чтобы та замолчала.

– Да благословят тебя боги, добрый Гермоген!.. Я Метробий, только что прибыл из Кум…

– С приездом!

– Я весь мокрый, словно рыба… Юпитер, властитель дождей, желая позабавиться, показал мне, как много у него запасено воды в тучах небесных… Позови кого-нибудь из рабов Эвтибиды и прикажи ему отвести мою бедную лошадь в конюшню на соседний постоялый двор, пусть ее там поставят в стойло и зададут овса.

Привратник, взяв лошадь под уздцы, громко щелкнул пальцами – так вызывали рабов – и сказал Метробию:

– Входи, входи, Метробий! С расположением дома ты знаком. Возле галереи ты найдешь Аспазию, рабыню госпожи; она доложит о тебе. О лошади я позабочусь; все, что ты приказал, будет сделано.