Голос крови - Том Вулф (2012)

– Мой брат… его зовут Филипп… всегда был хорошим мальчиком… тихий, вежливый, старательный… В средних классах занимался спортом.:::::: Эти огромные невинные глаза! Тебе должно быть стыдно. И все из-за одной чашки кофе…:::::: А сейчас можно подумать, что он из черной банды. Нет, я не считаю, что это так, но его внешний вид… мешковатые штаны едва держатся на бедрах… бандана с эмблемой! А еще он ходит враскачку, такая сутенерская развалочка. – Она изображает походку, не вставая со стула. – А его речь! Каждая фраза начинается со слова «чувак». Все оценки исчерпываются одним словом: «круто». «Ладно, чувак, все круто». Отец, если бы такое услышал, наверняка бы рассвирепел. Видите ли, он профессор, преподает в университете французскую литературу. Да, забыла сказать самое главное: мой братец начал разговаривать со своими дружками по-креольски! Они находят, что это «круто» – прямой вызов учителям, которые ничего не понимают! С этого в «Форест» и начались все неприятности! Дома нам отец запрещает говорить по-креольски. Филипп это перенял в школе у своих дружков.

– Постойте, – встревает Нестор. – Ведь креольский – это язык Гаити, так?

Жислен кивает… несколько замедленно.

– Вы хотите сказать, что ваш брат… гаитянец?

Жислен глубоко вздыхает.

– Я так и думала… – Не договорив, она вздыхает еще раз. – Наверно, мне следовало сразу объяснить, в этом-то вся суть. Да, мой брат гаитянец, и мой отец, и моя мать, и я. Мы все с Гаити.

– Вы… гаитянка? – тупо повторяет Нестор.

– У меня очень светлая кожа. Вы это имели в виду?

Да, именно это Нестор имел в виду, но он не знал, как бы потактичней выразиться.

– Среди гаитянцев много светлокожих, – поясняет Жислен. – Ну, то есть… не много… достаточно. Вот почему мы не выделяемся. Мы потомки генерала Лантье, одного из командиров французских вооруженных сил, оккупировавших Гаити в 1802 году. Мой отец проводил специальное исследование. Он велел мне и моему брату не касаться этой темы… что мы гаитянцы. Не потому, что он стыдится, совсем нет. Просто в этой стране, если ты признаешься, что ты гаитянец, люди сразу приклеивают тебе ярлык. «А, так вот ты кто». То есть ты уже не такой и не такой… не способен на то и на это. А если им сказать, что ты француз, они тебе не поверят, потому что в их представлении француз не может родиться и вырасти на Гаити. Но мы, Лантье, – французы.

Нестор склоняется над чашкой. Он не знает, что и думать. Глядя на нее, он себе представлял этакую райскую птицу, и вдруг… гаитянка? Утверждающая, что она француженка?

Жислен впервые улыбается ему.

– Не смотрите на меня так! Теперь вы понимаете, почему наш отец велел нам не касаться этой темы? Стоит только обмолвиться, как тебе скажут: «А, так ты гаитянка… ты из этих… вряд ли мы можем на тебя рассчитывать». Ведь так, признайтесь!

Нестор отвечает ей улыбкой, отчасти потому, что это проще, чем подыскивать подходящие слова… отчасти же это реакция на улыбку, осветившую ее лицо. Она сразу преображается.:::::: Сияющая… по-другому не скажешь… и при этом уязвимая… ей нужен защитник, который ее обнимет… ах какие ножки!:::::: Он тут же окорачивает себя. Вот красота в чистом виде… но этого мало… она еще умна. Он это не формулирует, скорее чувствует. Она много знает, а ее речь… В его кругу никто не скажет «он ходит враскачку определенным образом»… то есть «ходит враскачку» еще, может, и скажут, но не «определенным образом»… Или это «видите ли». Ни один его приятель не скажет «видишь ли». «Вишь ты» – вот как они говорят. А когда в редких случаях ему доводилось слышать «видишь ли», он интуитивно определял «чужака» или «выпендрежника», хотя, если вдуматься, «видишь ли» – грамматически-то правильно.

– Одним словом, я должна была вам об этом сказать, – продолжает Жислен, – потому что это имеет непосредственное отношение к инциденту в «Ли де Форе». В этом классе находился мой брат.

– Он был там? Когда учитель оседлал на полу этого паренька?